Page 7 - Накануне
P. 7

Николаю  Артемьевичу  минуло  двадцать  пять  лет,  когда  он  «подцепил»  Анну
               Васильевну; он вышел в отставку и поехал в деревню хозяйничать. Деревенское житье ему
               скоро надоело, имение же было оброчное; он поселился в Москве, в доме жены. В молодости
               он ни в какие игры не играл, а тут пристрастился к лото, а когда запретили лото, к ералашу.
               Дома он скучал; сошелся со вдовой немецкого происхождения и проводил у ней почти все
               время. На лето пятьдесят третьего года он не переехал в Кунцево: он остался в Москве, будто
               бы  для  того,  чтобы  пользоваться  минеральными  водами;  в  сущности,  ему  не  хотелось
               расстаться с своею вдовой. Впрочем, он и с ней разговаривал мало, а также больше спорил о
               том, можно ли предвидеть погоду и т.д. Раз кто-то назвал его frondeur; это название очень
               ему понравилось. «Да, — думал он, самодовольно опуская углы губ и покачиваясь, — меня
               удовлетворить не легко; меня не надуешь». Фрондерство Николая Артемьевича состояло в
               том,  что  он  услышит,  например,  слово  «нервы»  и  скажет:  «А  что  такое  нервы?»  —  или
               кто-нибудь  упомянет  при  нем  об  успехах  астрономии,  а  он  скажет:  «А  вы  верите  в
               астрономию?»  Когда же он  хотел  окончательно  сразить противника, он  говорил:  «Все  это
               одни фразы». Должно сознаться, что многим лицам такого рода возражения казались (и до
               сих пор кажутся) неопровержимыми; но Николай Артемьевич никак не подозревал того, что
               Августина Христиановна в письмах к своей кузине, Феодолинде Петерзилиус, называла его:
                               2
               mein Pinselchen .
                     Жена Николая Артемьевича, Анна Васильевна, была маленькая и худенькая женщина, с
               тонкими чертами лица, склонная к волнению и грусти. В пансионе она занималась музыкой и
               читала  романы,  потом  все  это  бросила:  стала  рядиться,  и  это  оставила;  занялась  было
               воспитанием дочери, и тут ослабела и передала ее на руки к гувернантке; кончилось тем, что
               она  только  и  делала,  что  грустила  и  тихо  волновалась.  Рождение  Елены  Николаевны
               расстроило ее здоровье, и она уже не могла более иметь детей; Николай Артемьевич намекал
               на  это  обстоятельство,  оправдывая  свое  знакомство  с  Августиной  Христиановной.
               Неверность  мужа  очень  огорчала  Анну  Васильевну;  особенно  больно  ей  было  то,  что  он
               однажды  обманом  подарил  своей  немке  пару  серых  лошадей  с  ее,  Анны  Васильевны,
               собственного завода. В глаза она его никогда не упрекала, но украдкой жаловалась на него
               поочередно  всем  в  доме,  даже  дочери.  Анна  Васильевна  не  любила  выезжать;  ей  было
               приятно,  когда  у  ней  сидел  гость  и  рассказывал  что-нибудь;  в  одиночестве  она  тотчас
               занемогала. Сердце у ней было очень любящее и мягкое: жизнь ее скоро перемолола.
                     Павел Яковлевич Шубин доводился ей троюродным племянником. Отец его служил в
               Москве.  Братья  его  поступили  в  кадетские  корпуса;  он  был  самый  младший,  любимец
               матери, нежного телосложения: он остался дома. Его назначали в университет и с трудом
               поддерживали  в  гимназии.  С  ранних  лет  начал  он  оказывать  наклонность  к  ваянию;
               тяжеловесный  сенатор  Волгин  увидал  однажды одну  его  статуэтку  у  его  тетки (ему  было
               тогда  лет  шестнадцать)  и  объявил,  что  намерен  покровительствовать  юному  таланту.
               Внезапная смерть отца Шубина чуть было не изменила всей будущности молодого человека.
               Сенатор, покровитель талантов, подарил  ему  гипсовый бюст Гомера  — и только; но Анна
               Васильевна  помогла  ему  деньгами,  и  он,  с  грехом  пополам,  девятнадцати  лет  поступил  в
               университет,  на  медицинский  факультет.  Павел  не  чувствовал  никакого  расположения  к
               медицине, но, по существовавшему в то время штату студентов, ни в какой другой факультет
               поступить было невозможно; притом он надеялся поучиться анатомии. Но он не выучился
               анатомии; на второй курс он не перешел и, не дождавшись экзамена, вышел из университета
               с  тем,  чтобы  посвятиться  исключительно  своему  призванию.  Он  трудился  усердно,  но
               урывками;  скитался  по  окрестностям  Москвы,  лепил  и  рисовал  портреты  крестьянских
               девок,  сходился  с  равными  лицами,  молодыми  и  старыми,  высокого  и  низкого  полета,
               италиянскими формовщиками и русскими художниками, слышать не хотел об академии и не
               признавал ни одного профессора. Талантом он обладал положительным, — его начали знать


                 2   мой дурачок (нем.)
   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11   12