Page 101 - Обыкновенная история

писать, когда какой-то беспокойный дух твердит и днем и ночью, и во сне и наяву: пиши,
пиши…
– Да ведь ты не умеешь писать?
– Полно, Петр Иваныч: сам не умеешь, так зачем же мешать другим? – сказала
Лизавета Александровна.
– Извините, дядюшка, если замечу, что вы не судья в этом деле.
– Кто ж судья? она?
Петр Иваныч указал на жену.
– Она – нарочно, а ты веришь, – прибавил он.
– Да и сами вы в начале моего приезда сюда советовали писать, испытывать себя…
– Ну так что ж? попробовал – не выходит ничего: и бросить бы.
– Неужели вы никогда не нашли у меня ни дельной мысли, ни удачного стиха?
– Как не найти! есть. Ты не глуп: как же у неглупого человека в нескольких пудах
сочинений не найти удачной мысли? Так ведь это не талант, а ум.
– Ах! – сказала Лизавета Александровна, с досадой повернувшись на стуле.
– А биение сердца, трепет, сладостная нега и прочее такое – с кем не бывает?
– Да с тобой, я думаю, первым! – заметила жена.
– Ну вот! А помнишь, я, бывало, восхищался…
– Чем это? не помню.
– Все испытывают эти вещи, – продолжал Петр Иваныч, обращаясь к племяннику, –
кого не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если
б это чувствовали одни художники, так некому было бы понимать их. А отражать все эти
ощущения в своих произведениях – это другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя,
кажется, нет. Его не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом ударе кисти…
– Петр Иваныч! тебе пора ехать, – сказала Лизавета Александровна.
– Сейчас.
– Отличиться хочется? – продолжал он, – тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит
тебя, говорит, что статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль
– все показывает, говорит, ученого производителя, а не ремесленника. Я порадовался: «Ба!
думаю, Адуевы все не без головы!» – видишь: и у меня есть самолюбие! Ты можешь
отличиться и в службе и приобресть известность писателя…
– Хороша известность: писатель о наземе.
– Всякому свое: одному суждено витать в небесных пространствах, а другому рыться в
наземе и оттуда добывать сокровища. Я не понимаю, отчего пренебрегать скромным
назначением? и оно имеет свою поэзию. Вот ты бы выслужился, нажил бы трудами денег,
выгодно женился бы, как большая часть… Не понимаю, чего еще? Долг исполнен, жизнь
пройдена с честью, трудолюбиво – вот в чем счастье! по-моему, так. Вот я статский советник
по чину, заводчик по ремеслу; а предложи-ка мне взамен звание первого поэта, ей-богу, не
возьму!
– Послушай, Петр Иваныч: ты, право, опоздаешь! – перебила Лизавета
Александровна, – скоро десять часов.
– В самом деле, пора. Ну, до свидания. А то вообразят себя, бог знает с чего,
необыкновенными людьми, – ворчал Петр Иваныч, уходя вон, – да и того…

II

Александр, возвратясь домой от дяди, сел в кресло и задумался. Он припомнил весь
разговор с дядей и теткой и потребовал строгого отчета от самого себя.
Как, в свои лета, позволив себе ненавидеть и презирать людей, рассмотрев и обсудив их
ничтожность, мелочность, слабости, перебрав всех и каждого из своих знакомых, он забыл
разобрать себя! Какая слепота! И дядя дал ему урок, как школьнику, разобрал его по
ниточке, да еще при женщине; что бы ему самому оглянуться на себя! Как дядя должен