Page 105 - Обыкновенная история

– А! издевается! Не с тех ли пор ты разлюбил Крылова, как увидел у него свой
портрет! A propos! знаешь ли, что твоя будущая слава, твое бессмертие у меня в кармане? но
я желал бы лучше, чтоб там были твои деньги: это вернее.
– Какая слава?
– А ответ на мою записку.
– Ах! дайте, ради бога, скорее. Что он пишет?
– Я не читал; прочитай сам, да вслух.
– И вы могли утерпеть?
– Да мне-то что?
– Как что! Ведь я ваш родной племянник: как не полюбопытствовать? Какая
холодность! это эгоизм, дядюшка!
– Может быть: я не запираюсь. Впрочем, я знаю, что тут написано. На, читай!
Александр начал читать громко, а Петр Иваныч постукивал палкой по сапогам. В
записке было вот что:
«Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иваныч? Вы пишете повести! Да
кто ж вам поверит? И вы думали обморочить меня, старого воробья! А если б, чего боже
сохрани, это была правда, если б вы оторвали на время ваше перо от дорогих, в буквальном
смысле, строк, из которых каждая, конечно, не один червонец стоит, и перестав выводить
почтенные итоги, произвели бы лежащую передо мною повесть, то я и тогда сказал бы вам,
что хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее этого творения…»
У Александра голос вдруг упал.
«Но я отвергаю такое обидное подозрение на ваш счет», – продолжал он робко и тихо.
– Не слышу, Александр, погромче! – сказал Петр Иваныч.
Александр продолжал тихим голосом:
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно.
Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В
каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда
переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много
дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не
призваны».
Александр остановился и перевел дух. Петр Иваныч закурил сигару и пустил кольцо
дыму. Лицо его, по обыкновению, выражало совершенное спокойствие. Александр
продолжал читать глухим, едва слышным голосом:
«Самолюбие, мечтательность, преждевременное развитие сердечных склонностей и
неподвижность ума, с неизбежным последствием – ленью, – вот причины этого зла. Наука,
труд, практическое дело – вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь».
– Все дело можно бы в трех строках объяснить, – сказал Петр Иваныч, поглядев на
часы, – а он в приятельском письме написал целую диссертацию! ну, не педант ли? Читать
ли дальше, Александр? брось: скучно. Мне бы надо тебе кое-что сказать…
– Нет, дядюшка, позвольте, уж я выпью чашу до дна: дочитаю.
– Ну, читай на здоровье.
«Это печальное направление душевных способностей, – читал Александр, –
обнаруживается в каждой строке присланной вами повести. Скажите ж вашему
protégé 27 , что писатель тогда только, во-первых, напишет дельно, когда не будет
находиться под влиянием личного увлечения и пристрастия. Он должен обозревать
покойным и светлым взглядом жизнь и людей вообще, – иначе выразит только свое я, до
которого никому нет дела. Этот недостаток сильно преобладает в повести. Второе и главное
условие – этого, пожалуй, автору не говорите из сожаления к молодости и авторскому
самолюбию, самому беспокойному из всех самолюбий, – нужен талант, а его тут и следа нет.

27 подопечному (франц.)