Page 102 - Обыкновенная история

выиграть в этот вечер в глазах жены! Это бы, пожалуй, ничего, оно так и должно быть; но
ведь он выиграл на его счет. Дядя имеет над ним неоспоримый верх, всюду и во всем.
«Где же, – думал он, – после этого преимущество молодости, свежести, пылкости ума и
чувств, когда человек, с некоторою только опытностью, но с черствым сердцем, без энергии,
уничтожает его на каждом шагу, так, мимоходом, небрежно? Когда же спор будет равен и
когда наконец перевес будет на его стороне? А на его стороне, кажется, и талант, и избыток
душевных сил… а дядя является исполином в сравнении с ним. С какою уверенностью он
спорит, как легко устраняет всякое противоречие и достигает цели, шутя, с зевотой,
насмехаясь над чувством, над сердечными излияниями дружбы и любви, словом, над всем, в
чем пожилые люди привыкли завидовать молодым».
Перебирая все это в уме, Александр покраснел от стыда. Он дал себе слово строго
смотреть за собой и при первом случае уничтожить дядю: доказать ему, что никакая
опытность не заменит того, что вложено свыше; что как он, Петр Иваныч, там себе ни
проповедуй, а с этой минуты не сбудется ни одно из его холодных, методических
предсказаний. Александр сам найдет свой путь и пойдет по нем не робкими, а твердыми и
ровными шагами. Он теперь не то, что был три года назад. Он проник взглядом в тайники
сердца, рассмотрел игру страстей, добыл себе тайну жизни, конечно не без мучений, но зато
закалил себя против них навсегда. Будущее ему ясно, он восстал, окрылился, – он не
ребенок, а муж, – смело вперед! Дядя увидит и в свою очередь разыграет впоследствии перед
ним, опытным мастером, роль жалкого ученика; он узнает, к удивлению своему, что есть
иная жизнь, иные отличия, иное счастье, кроме жалкой карьеры, которую он себе избрал и
которую навязывает и ему, может быть, из зависти. Еще, еще одно благородное усилие – и
борьба кончена!
Александр ожил. Он опять стал творить особый мир, несколько помудрее первого.
Тетка поддерживала в нем это расположение, но тайком, когда Петр Иваныч спал или уезжал
на завод и в английский клуб.
Она расспрашивала Александра о занятиях. А уж как это нравилось ему! Он
рассказывал ей план своих сочинений и иногда, в виде совета, требовал одобрения.
Она часто спорила с ним, но еще чаще соглашалась.
Александр привязался к труду, как привязываются к последней надежде. «За этим, –
говорил он тетке, – ведь уж нет ничего: там голая степь, без воды, без зелени, мрак,
пустыня, – что тогда будет жизнь? хоть в гроб ложись!» И он работал неутомимо.
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется – и за перо: и напишет
трогательную элегию. В другой раз желчь хлынет к сердцу и поднимет со дна недавно
бушевавшую там ненависть и презрение к людям, – смотришь – и родится несколько
энергических стихов. В то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее
много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот наконец
повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
В этой повести действие происходило уже не в Америке, а где-то в тамбовской деревне.
Действующие лица были обыкновенные люди: клеветники, лжецы и всякого рода изверги –
во фраках, изменницы в корсетах и в шляпках. Все было прилично, на своих местах.
– Я думаю, ma tante, это можно показать дядюшке?
– Да, да, конечно, – отвечала она, – а впрочем… не лучше ли отдать напечатать так, без
него? Он всегда против этого: скажет что-нибудь… Вы знаете, это кажется ему ребячеством.
– Нет, лучше показать! – отвечал Александр. – Я после вашего суда и собственного
сознания не боюсь никого, а между тем пусть он увидит…
Показали. Петр Иваныч, увидя тетрадь, немного нахмурился и покачал головой.
– Что это, вы вдвоем сочинили? – спросил он, – что-то много. Да как мелко писано:
охота же писать!
– Ты погоди качать головой, – отвечала жена, – а прежде выслушай. Прочтите нам,
Александр. Только ты выслушай внимательно, не дремли и скажи потом свой приговор.
Недостатки везде можно найти, если захочешь искать их. А ты будь снисходителен.