Page 12 - Обыкновенная история

пока везет ему, и в церковь не заглянет, а как придет невмочь – и пойдет рублевые свечи
ставить да нищих оделять: это большой грех. К слову пришлось о нищих. Не трать на них
денег по-пустому, помногу не давай. На что баловать? их не удивишь. Они пропьют да над
тобой же насмеются. У тебя, я знаю, мягкая душа: ты, пожалуй, и по гривеннику станешь
отваливать. Нет, это не нужно; бог подаст! Будешь ли ты посещать храм божий? будешь ли
ходить по воскресеньям к обедне?
Она вздохнула.
Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в университете и живучи в губернском
городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне, только из угождения матери,
сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал. Мать поняла его молчание
и опять вздохнула.
– Ну, я тебя не неволю, – продолжала она, – ты человек молодой: где тебе быть так
усердну к церкви божией, как нам, старикам? Еще, пожалуй, служба помешает или
засидишься поздно в хороших людях и проспишь. Бог пожалеет твоей молодости. Не тужи: у
тебя есть мать. Она не проспит. Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли
слезы в глазах и бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до
церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга.
Вымолю тебе и здоровье, и чинов, и крестов, и небесных и земных благ. Неужели-то он,
милосердый отец, презрит молитвой бедной старухи? Мне самой ничего не надо. Отними он
у меня все: здоровье, жизнь, пошли слепоту – тебе лишь подай всякую радость, всякое
счастье и добро…
Она не договорила, слезы закапали у ней из глаз.
Александр вскочил с места.
– Маменька… – сказал он.
– Ну, сядь, сядь! – отвечала она, наскоро утирая слезы, – мне еще много осталось
поговорить… Что бишь я хотела сказать? из ума вон… Вишь, нынче какая память у меня…
да! блюди посты, мой друг: это великое дело! В среду и пятницу – бог простит; а в великий
пост – боже оборони! Вот Михайло Михайлыч и умным человеком считается, а что в нем?
Что мясоед, что страстная неделя – все одно жрет. Даже волос дыбом становится! Он вон и
бедным помогает, да будто его милостыня принята господом? Слышь, подал раз старику
красненькую, тот взял ее, а сам отвернулся да плюнул. Все кланяются ему и в глаза-то бог
знает что наговорят, а за глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого.
Александр слушал с некоторым нетерпением и взглядывал по временам в окно, на
дальнюю дорогу.
Она замолчала на минуту.
– Береги пуще всего здоровье, – продолжала она. – Как заболеешь – чего боже
оборони! – опасно, напиши… я соберу все силы и приеду. Кому там ходить за тобой?
Норовят еще обобрать больного. Не ходи ночью по улицам; от людей зверского вида
удаляйся. Береги деньги… ох, береги на черный день! Трать с толком. От них, проклятых,
всякое добро и всякое зло. Не мотай, не заводи лишних прихотей. Ты будешь аккуратно
получать от меня две тысячи пятьсот рублей в год. Две тысячи пятьсот рублей не шутка. Не
заводи роскоши никакой, ничего такого, но и не отказывай себе в чем можно; захочется
полакомиться – не скупись. – Не предавайся вину – ох, оно первый враг человека! Да еще
(тут она понизила голос) берегись женщин! Знаю я их! Есть такие бесстыдницы, что сами на
шею будут вешаться, как увидят этакого-то…
Она с любовью посмотрела на сына.
– Довольно, маменька; я бы позавтракал? – сказал он почти с досадой.
– Сейчас, сейчас… еще одно слово…
– На мужних жен не зарься, – спешила она досказать, – это великий грех! «Не пожелай
жены ближнего твоего», сказано в писании. Если же там какая-нибудь станет до свадьбы
добираться – боже сохрани! не моги и подумать! Они готовы подцепить, как увидят, что с
денежками да хорошенький. Разве что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да