Page 8 - Обыкновенная история

я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня,
что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так… эх!..
Он при этом крякнул и махнул рукой. Аграфена не выдержала: и у ней, наконец, горе
обнаружилось в слезах.
– Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? – говорила она плача, – что мелешь, дуралей!
Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного слова не добьешься? только
и знает, что лезет с ручищами…
– И к вам лез? Ах, мерзавец! А вы, небось, не скажете! Я бы его…
– Полезь-ка, так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой
свяжусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно – свинья свиньей! Он, того и
гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук – и не увидишь.
– Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придет – лукавый ведь силен, – так лучше
Гришку посадите тут: по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал…
– Вот еще выдумал! – накинулась на него Аграфена, – что ты меня всякому
навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану
вешаться на шею: не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за
грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
– Бог вас награди за вашу добродетель! как камень с плеч! – воскликнул Евсей.
– Обрадовался! – зверски закричала она опять, – есть чему радоваться – радуйся!
И губы у ней побелели от злости. Оба замолчали.
– Аграфена Ивановна! – робко сказал Евсей немного погодя.
– Ну, что еще?
– Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было.
– Только и дела!
– С горя, матушка.
Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные
ломтя хлеба с ветчиной. Все это давно было приготовлено для него ее заботливой рукой. Она
сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол.
– На вот, подавись! О, чтоб тебя… да тише, не чавкай на весь дом.
Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть,
глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной
переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал
языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под
навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна
Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя
она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
– Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? – сказала она. – Он,
мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек: так и не нагляжусь на него. Да нет,
куда тебе! ты, того гляди, влезешь как корова! я лучше сама…
И пошла.
– Поди-ка ты, не корова! – ворчала Аграфена, воротясь к себе. – Вишь, корову нашла!
много ли у тебя этаких коров-то?
Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой человек,
в цвете лет, здоровья и сил. Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и
узлы, смутился, молча отошел к окну и стал чертить пальцем по стеклу. Через минуту он уже
опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы.
– Что это ты, мой дружок, как заспался, – сказала Анна Павловна, – даже личико
отекло? Дай-ка вытру тебе глаза и щеки розовой водой.
– Нет, маменька, не надо.
– Чего ты хочешь позавтракать: чайку прежде или кофейку? Я велела сделать и битое
мясо со сметаной на сковороде – чего хочешь?