Page 125 - Обыкновенная история

Он молчал: сказать было нечего. Он точно писал и как-то вскользь сказал ей тогда об
этом, но забыл; а любовь не забывает ни одной мелочи. В глазах ее все, что ни касается до
любимого предмета, все важный факт. В уме любящего человека плетется многосложная
ткань из наблюдений, тонких соображений, воспоминаний, догадок обо всем, что окружает
любимого человека, что творится в его сфере, что имеет на него влияние. В любви довольно
одного слова, намека… чего намека! взгляда, едва приметного движения губ, чтобы
составить догадку, потом перейти от нее к соображению, от соображения к решительному
заключению и потом мучиться или блаженствовать от собственной мысли. Логика
влюбленных, иногда фальшивая, иногда изумительно верная, быстро возводит здание
догадок, подозрений, но сила любви еще быстрее разрушает его до основания: часто
довольно для этого одной улыбки, слезы, много, много двух, трех слов – и прощай
подозрения. Этого рода контроля ни усыпить, ни обмануть невозможно ничем. Влюбленный
то вдруг заберет в голову то, чего другому бы и во сне не приснилось, то не видит того, что
делается у него под носом, то проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты.
Юлия вскочила с дивана, как кошка, и схватила его за руку.
– Что это значит? куда вы? – спросила она.
– Да ничего, право, ничего; ну, мне просто спать хочется: я нынче мало спал – вот и
все.
– Мало спали! как же сами сказали давеча утром, что спали девять часов и что у вас
даже оттого голова заболела?..
Опять нехорошо.
– Ну, голова болит… – сказал он, смутившись немного, – оттого и еду.
– А после обеда сказали, что голова прошла.
– Боже мой, какая у вас память! Это несносно! Ну, мне просто хочется домой.
– Разве вам здесь нехорошо? Что у вас там, дома?
Она, глядя ему в глаза, недоверчиво покачала головой. Он кое-как успокоил ее и уехал.
«Что, ежели я не поеду сегодня к Юлии?» – задал себе вопрос Александр, проснувшись
на другой день поутру.
Он прошелся раза три по комнате. «Право, не поеду!» – прибавил он решительно.
– Евсей! одеваться. – И пошел бродить по городу.
«Как весело, как приятно гулять одному! – думал он, – пойти – куда хочется,
остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда… очень,
очень хорошо! Свобода – великое благо! Да! именно: свобода в обширном, высоком смысле
значит – гулять одному!»
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по
Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой
войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером
отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался не вспоминать: он знал,
что́ там ждет его.
В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного
лакея в передней. Слуге не велено было уходить, не дождавшись его. В записках – упреки,
допросы и следы слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по
службе. Кое-как помирились.
Дня через три и с той и с другой стороны повторилось то же самое. Потом опять и
опять. Юлия похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что
Александр сердился за упреки.
Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и
повеселиться напропалую; но в то же утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть
с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее
страдают и т.п. Он рассердился, однако ж поехал предупредить ее, что он не может остаться
с ней, что у него много дела.
– Да, конечно: обед у Дюмэ, театр, катанье на горах – очень важные дела… – сказала