Page 32 - Обыкновенная история

– У меня не просится и не требует, да если б и просилось, так я бы воздержался – и тебе
тоже советую.
– Зачем же?
– А затем, чтоб после, когда рассмотришь поближе человека, которого обнял, не
краснеть за свои объятия.
– Разве не случается, дядюшка, что оттолкнешь человека и после раскаешься?
– Случается; оттого я никогда никого и не отталкиваю.
– Вы и меня не оттолкнете за мой поступок, не назовете чудовищем?
– У тебя кто напишет вздор, тот и чудовище. Этак бы их развелось несметное
множество.
– Но читать про себя такие горькие истины – и от кого же? от родного племянника!
– Ты воображаешь, что написал истину?..
– О дядюшка!.. конечно, я ошибся… я переправлю… простите…
– Хочешь, я тебе продиктую истину?
– Сделайте милость.
– Садись и пиши.
Александр вынул лист бумаги и взял перо, а Петр Иваныч, глядя на прочтенное им
письмо, диктовал:
– «Любезный друг». Написал?
– Написал.
– «Петербурга и впечатлений своих описывать тебе не стану».
– «Не стану», – сказал Александр, написав.

«Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому;
впечатления мои тебе ни на что не годятся. Нечего по-пустому тратить время и
бумагу. Лучше опишу моего дядю, потому что это относится лично до меня».

– «Дядю», – сказал Александр.
– Ну, вот ты пишешь, что я очень добр и умен – может быть, это и правда, может быть,
и нет; возьмем лучше середину, пиши: «Дядя мой не глуп и не зол, мне желает добра…»
– Дядюшка! я умею ценить и чувствовать… – сказал Александр и потянулся
поцеловать его.
– «Хотя и не вешается мне на шею», – продолжал диктовать Петр Иваныч. Александр,
не дотянувшись до него, поскорей сел на свое место. – А желает добра потому, что не имеет
причины и побуждения желать зла и потому что его просила обо мне моя матушка, которая
делала некогда для него добро. Он говорит, что меня не любит – и весьма основательно: в
две недели нельзя полюбить, и я еще не люблю его, хотя и уверяю в противном».
– Как это можно? – сказал Александр.
– Пиши, пиши: «Но мы начинаем привыкать друг к другу. Он даже говорит, что можно
и совсем обойтись без любви. Он не сидит со мной, обнявшись, с утра до вечера, потому что
это вовсе не нужно, да ему и некогда». «Враг искренних излияний», – это можно оставить:
это хорошо. Написал?
– Написал.
– Ну, что у тебя тут еще? «Прозаический дух, демон…» Пиши.
Пока Александр писал, Петр Иваныч взял со стола какую-то бумагу, свернул ее, достал
огня и закурил сигару, а бумагу бросил и затоптал.
– «Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все, – диктовал он, – только
не совсем похож на нас с тобой. Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы
живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а
заниматься человеческими делами, к которым мы призваны. Оттого он вникает во все
земные дела и, между прочим, в жизнь, как она есть, а не как бы нам ее хотелось. Верит в
добро и вместе в зло, в прекрасное и прескверное. Любви и дружбе тоже верит, только не
думает, что они упали с неба в грязь, а полагает, что они созданы вместе с людьми и для