Page 28 - Обыкновенная история

дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты
счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
– Как, дядюшка, разве дружба и любовь – эти священные и высокие чувства, упавшие
как будто ненарочно с неба в земную грязь…
– Что?
Александр замолчал.
– «Любовь и дружба в грязь упали»! Ну, как ты этак здесь брякнешь?
– Разве они не те же и здесь, как там? – хочу я сказать.
– Есть и здесь любовь и дружба, – где нет этого добра? только не такая, как там, у вас;
со временем увидишь сам… Ты прежде всего забудь эти священные да небесные чувства, а
приглядывайся к делу так, проще, как оно есть, право, лучше, будешь и говорить проще.
Впрочем, это не мое дело. Ты приехал сюда, не ворочаться же назад: если не найдешь, чего
искал, пеняй на себя. Я предупрежу тебя, что хорошо, по моему мнению, что дурно, а там,
как хочешь… Попробуем, может быть, удастся что-нибудь из тебя сделать. Да! матушка
просила снабжать тебя деньгами… Знаешь, что я тебе скажу: не проси у меня их: это всегда
нарушает доброе согласие между порядочными людьми. Впрочем, не думай, чтоб я тебе
отказывал: нет, если придется так, что другого средства не будет, так ты, нечего делать,
обратись ко мне… Все у дяди лучше взять, чем у чужого, по крайней мере без процентов. Да
чтоб не прибегать к этой крайности, я тебе поскорей найду место, чтоб ты мог доставать
деньги. Ну, до свиданья. Заходи поутру, мы переговорим, что и как начать.
Александр Федорыч пошел домой.
– Послушай, не хочешь ли ты поужинать? – сказал Петр Иваныч ему вслед.
– Да, дядюшка… я бы, пожалуй…
– У меня ничего нет.
Александр молчал. «Зачем же это обязательное предложение?» – думал он.
– Стола я дома не держу, а трактиры теперь заперты, – продолжал дядя. – Вот тебе и
урок на первый случай – привыкай. У вас встают и ложатся по солнцу, едят, пьют, когда
велит природа; холодно, так наденут себе шапку с наушниками, да и знать ничего не хотят;
светло – так день, темно – так ночь. У тебя вон слипаются глаза, а я еще за работу сяду: к
концу месяца надо счеты свести. Дышите вы там круглый год свежим воздухом, а здесь и это
удовольствие стоит денег – и все так! совершенные антиподы! Здесь вот и не ужинают,
особенно на свой счет, и на мой тоже. Это тебе даже полезно: не станешь стонать и метаться
по ночам, а крестить мне тебя некогда.
– К этому, дядюшка, легко привыкнуть…
– Хорошо, если так. А у вас все еще по-старому: можно прийти в гости ночью и сейчас
ужин состряпают?
– Что ж, дядюшка, надеюсь этой черты порицать нельзя. Добродетель русских…
– Полно! какая тут добродетель. От скуки там всякому мерзавцу рады: «Милости
просим, кушай, сколько хочешь, только займи как-нибудь нашу праздность, помоги убить
время да дай взглянуть на тебя – все-таки что-нибудь новое; а кушанья не пожалеем это нам
здесь ровно ничего не стоит…» Препротивная добродетель!
Так Александр лег спать и старался разгадать, что за человек его дядя. Он припомнил
весь разговор; многого не понял, другому не совсем верил.
«Нехорошо говорю! – думал он, – любовь и дружба не вечны? не смеется ли надо мною
дядюшка? Неужели здесь такой порядок? Что же Софье и нравилось во мне особенно, как не
дар слова? А любовь ее неужели не вечна?.. И неужели здесь в самом деле не ужинают?»
Он еще долго ворочался в постели: голова, полная тревожных мыслей, и пустой
желудок не давали ему спать.
Прошло недели две.
Петр Иваныч день ото дня становился довольнее своим племянником.
– У него есть такт, – говорил он одному своему компаниону по заводу, – чего бы я
никак не ожидал от деревенского мальчика. Он не навязывается, не ходит ко мне без зову; и