Page 34 - Обыкновенная история

– Что ж она подумает обо мне?
– А что хочет. Да, я думаю, это полезно и ей. Ведь ты не женишься на ней? Она
подумает, что ты ее забыл, забудет тебя сама и меньше будет краснеть перед будущим своим
женихом, когда станет уверять его, что никого, кроме его, не любила.
– Вы, дядюшка, удивительный человек! для вас не существует постоянства, нет
святости обещаний… Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она как гладкое,
прекрасное озеро…
– На котором растут желтые цветы, что ли? – перебил дядя.
– Как озеро, – продолжал Александр, – она полна чего-то таинственного, заманчивого,
скрывающего в себе так много…
– Тины, любезный.
– Зачем же вы, дядюшка, черпаете тину, зачем так разрушаете и уничтожаете все
радости, надежды, блага… смотрите с черной стороны?
– Я смотрю с настоящей – и тебе тоже советую: в дураках не будешь. С твоими
понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, – там и не люди живут, а
ангелы: вот Заезжалов – святой человек, тетушка твоя – возвышенная, чувствительная душа,
Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
– Оканчивайте, дядюшка! – сказал взбешенный Александр.
– Да еще такие мечтатели, как ты: водят носом по ветру, не пахнет ли откуда-нибудь
неизменной дружбой да любовью… В сотый раз скажу: напрасно приезжал!
– Станет она уверять жениха, что никого не любила! – говорил почти сам с собою
Александр.
– А ты все свое!
– Нет, я уверен, что она прямо, с благородной откровенностью отдаст ему мои письма
и…
– И знаки, – сказал Петр Иваныч.
– Да, и залоги наших отношений… и скажет: «Вот, вот кто первый пробудил струны
моего сердца; вот при чьем имени заиграли они впервые…»
У дяди начали подниматься брови и расширяться глаза. Александр замолчал.
– Что ж ты перестал играть на своих струнах? ну, милый, и подлинно глупа твоя Софья,
если сделает такую штуку; надеюсь, у нее есть мать или кто-нибудь, кто бы мог остановить
ее?
– Вы, дядюшка, решаетесь назвать глупостью этот святейший порыв души, это
благородное излияние сердца; как прикажете думать о вас?
– Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что;
пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые
цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, – завтра поедем в
департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он
сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
– А это мои университетские записки. Вот, позвольте прочесть несколько страниц из
лекций Ивана Семеныча, об искусстве в Греции…
Он уж начал было проворно переворачивать страницы.
– Ох, сделай милость, уволь! – сказал, сморщившись, Петр Иваныч. – А это что?
– А это мои диссертации. Я желал бы показать их своему начальнику; особенно тут
есть один проект, который я обработал…
– А! один из тех проектов, которые тысячу лет уже как исполнены или которых нельзя
и не нужно исполнять.
– Что вы, дядюшка! да этот проект был представлен одному значительному лицу,
любителю просвещения; за это однажды он пригласил меня с ректором обедать. Вот начало
другого проекта.
– Отобедай у меня дважды, да только не дописывай другого проекта.
– Почему же?