Page 4 - Обыкновенная история

отчаяния, запил, опустился, воля его атрофирована, интерес к жизни исчез полностью, дядя
последний лепет оправдания племянника парирует: «Чего я требовал от тебя – не я все это
выдумал». «Кто же? – спросила Лизавета Александровна (жена Петра Иваныча – В.Р.). –
Век».
Вот где открылась главная мотивировка поведения Петра Иваныча Адуева. Веление
века! Век требовал! «Посмотри-ка, – взывает он, – на нынешнюю молодежь: что за молодцы!
Как все кипит умственною деятельностью, энергией, как ловко и легко расправляются они со
всем этим вздором, что на вашем старом языке называется треволнениями, страданиями… и
черт знает что еще!»
Вот она, кульминационная точка романа! Вот он, решающий удар противника! Таков
век! «Так непременно и надо следовать всему, что выдумает твой век?.. Так все и свято, все и
правда?» – «Все и свято!» – категорически отрезает Петр Иваныч.
Проблема, как надо жить – чувством или разумом, можно сказать, вечная проблема.
Как это ни удивительно, но, встречаясь со студентами Московского полиграфического
института, я получил записку такого содержания: «Скажите, пожалуйста, как лучше жить –
сердцем или умом?» И это в 1971 году! Через сто двадцать пять лет после того, как написан
роман «Обыкновенная история».
Есть в романе одно чрезвычайно примечательное место. «По-вашему, и чувством надо
управлять, как паром, – заметил Александр, – то выпустить немного, то вдруг остановить,
открыть клапан или закрыть…» – «Да, этот клапан недаром природа дала человеку – это
рассудок…»
На протяжении всего романа читатель следит за этими двумя способами проживания
жизни – чувством и рассудком. Порою кажется, что Гончаров в самой категорической форме
советует нам жить разумно и только разумно, во всяком случае, поверять разумом чувство,
как Сальери алгеброй гармонию. Но это Гончаров-мыслитель, человек размышляющий. И
будь автор романа только таковым, он непременно и «доказал» бы нам, что жить необходимо
разумно. Однако Гончаров прежде всего художник, да еще реалистический художник. Он
изображает явление таким, каково оно есть, а не таким, каким ему бы хотелось его видеть.
Как сын своего века Гончаров целиком за Адуева-старшего, он сам в этом признается: «В
борьбе дяди с племянником отразилась и тогдашняя, только что начавшаяся ломка старых
понятий и нравов – сентиментальности, карикатурного преувеличения чувства дружбы и
любви, поэзия праздности, семейная и домашняя ложь напускных, в сущности небывалых
чувств… Все это – отживало, уходило; являлись слабые проблески новой зари, чего-то
трезвого, делового, нужного».
В фигуре Адуева-старшего Гончаров чувствовал нового человека. И чувствовал верно –
это шел именно новый человек. На него возлагал надежды Иван Александрович.
Кто же такой Петр Иваныч Адуев, этот образец для подражания, этот человек дела и
трезвого ума? Исторически всем нам он давно ясен. Этот новый тип, идущий на смену
людям обветшавшего феодального уклада, – капиталист. А капиталист во все времена, с
самого своего рождения, и во всех странах един – это человек дела и расчета.
Сколько раз в романе Адуев-старший произносит слова о деле и о расчете. Расчет в
деле. Расчет в дружбе. Расчет в любви. Расчет в женитьбе… И это слово никогда не звучит в
его устах осуждающе. Даже в вопросах творчества расчет. «Уверен ли ты, что у тебя есть
талант? Без этого ведь ты будешь чернорабочий в искусстве – что ж хорошего? Талант –
другое дело: можно работать; много хорошего сделаешь, и притом это капитал – стоит твоих
ста душ». – «Вы и это измеряете деньгами?» – «А чем же прикажешь? чем больше тебя
читают, тем больше платят денег».
Вот он, расчет, выраженный в самой реальной своей реальности – в деньгах. Все
меряется деньгами!
«– Вы никак не можете представить себе безденежного горя! – Что ж за горе, если оно
медного гроша не стоит…»
Капиталист… Мера ценности – деньги.