Page 52 - Обыкновенная история

Ни слова больше, Александр; уходи… и слушать не стану; завтра обедай у меня, кое-кто
будет.
– Не друзья ли ваши?
– Да… Конев, Смирнов, Федоров, – ты их знаешь, и еще кое-кто…
– Конев, Смирнов, Федоров! да это те самые люди, с которыми вы имеете дела.
– Ну да; всё нужные люди.
– Так это у вас друзья? В самом деле не видывал, чтоб вы кого-нибудь принимали с
особенною горячностью.
– Я уж тебе сказывал, что друзьями я называю тех, с кем чаще вижусь, которые
доставляют мне или пользу, или удовольствие. Помилуй! что ж даром-то кормить?
– А я думал, вы прощаетесь перед свадьбой с истинными друзьями, которых душевно
любите, с которыми за чашей помянете в последний раз веселую юность и, может быть, при
разлуке крепко прижмете их к сердцу.
– Ну, в твоих пяти словах все есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С
каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут и истинные друзья,
тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов, и объятия
при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!
– И вам не жаль расставаться или, по крайней мере, реже видеться с этими друзьями? –
сказал Александр.
– Нет! я никогда не сближался ни с кем до такой степени, чтоб жалеть, и тебе то же
советую.
– Но, может быть, они не таковы: им, может быть, жаль потерять в вас доброго
товарища, собеседника?
– Это уж не мое, а их дело. Я тоже не раз терял таких товарищей, да вот не умер от
того. Так ты будешь завтра?
– Завтра, дядюшка, я…
– Что?
– Отозван на дачу.
– Верно, к Любецким?
– Да.
– Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр: я скажу редактору, чем ты
занимаешься…
– Ах, дядюшка, как можно! Я непременно докончу извлечения из немецких
экономистов…
– Да ты прежде начни их. Смотри же помни, презренного металла не проси, как скоро
совсем предашься сладостной неге.

IV

Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся в
запыленных делах, соображал вовсе не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге
миллионами не принадлежавшие ему деньги. Но порой голова отказывалась думать за
других, перо выпадало из рук, и им овладевала та сладостная нега, на которую сердился
Петр Иваныч.
Тогда Александр опрокидывался на спинку стула и уносился мысленно в место злачно,
в место покойно, где нет ни бумаг, ни чернил, ни странных лиц, ни вицмундиров, где
царствуют спокойствие, нега и прохлада, где в изящно убранной зале благоухают цветы,
раздаются звуки фортепиано, в клетке прыгает попугай, а в саду качают ветвями березы и
кусты сирени. И царицей всего этого – она…
Александр утром, сидя в департаменте, невидимо присутствовал на одном из островов,
на даче Любецких, а вечером присутствовал там видимо, всей своей особой. Бросим
нескромный взгляд на его блаженство.