Page 66 - Обыкновенная история

Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий
цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться
Александру. У него отлегло от сердца.
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, – думал он, –
не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь
против себя; чужой человек, новое знакомство… очень натурально, что она, как хозяйка…
А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет
ждать…»
Она точно вышла на большую аллею… но кто ж еще с ней поворачивает с дорожки?..
– Граф! – горестно, вслух воскликнул Александр и не верил своим глазам.
– Ась? – откликнулся один гребец.
– Одна с ним в саду… – шепнул Александр, – как со мной…
Граф с Наденькой подошли к решетке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно
пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
Адуев все стоял в лодке, с раскрытым ртом, не шевелясь, протянув руки к берегу,
потом опустил их и сел. Гребцы продолжали грести.
– Куда вы? – бешено закричал на них Александр, опомнившись. – Назад!
– Назад ехать? – повторил один, глядя на него разинув рот.
– Назад! глух, что ли, ты?
– А туда не понадобится?
Другой гребец молча, проворно стал забирать веслом слева, потом ударили в два весла,
и лодка быстро помчалась обратно. Александр нахлобучил шляпу чуть не до плеч и
погрузился в мучительную думу.
После того он не ездил к Любецким две недели.
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека
узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так,
закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а
потом чего не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за
нетерпение!
«Нет, теперь я не сдамся скоро, – думал Александр, я ее помучаю. Я научу ее, как
должно обходиться с посторонним мужчиной; примирение будет не легко!»
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно
простит и даст наставление. Но к нему не шлют человека и не несут повинной; он как будто
не существовал для них.
Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность
по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности,
большею частию и самой любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до тех пор –
мука! и Александр испытывал ее вполне.
Наконец он решился поехать утром, думая застать Наденьку одну и объясниться с ней.
Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю,
отворил дверь на двор…
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых
лошадей. На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для
самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством
смотрела на эту сцену.
– Крепче сиди, Наденька, – говорила она. – Посмотрите, граф, за ней, ради Христа! Ах!
я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Наденька: видишь, она точно бес –
так и юлит.
– Ничего, maman, – весело сказала Наденька, – я ведь уж умею ездить: посмотрите.
Она хлестнула лошадь, та бросилась вперед и начала прыгать и рваться на месте.
– Ах, ах! держите! – закричала Марья Михайловна, махая рукой, – перестань, убьет!
Но Наденька потянула поводья, и лошадь стала.