Page 86 - Обыкновенная история

– Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь,
и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь. В этой
выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а умереть с горя может и
животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от
радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо,
высшего разряда, необыкновенный человек…
Петр Иваныч взглянул на племянника и вдруг остановился.
– Что это? ты, никак, плачешь? – спросил он, и лицо его потемнело, то есть он
покраснел.
Александр молчал. Последние доказательства совсем сбили его с ног. Возражать было
нечего, но он находился под влиянием господствовавшего в нем чувства. Он вспомнил об
утраченном счастье, о том, что теперь другой… И слезы градом потекли по щекам его.
– Ай, ай, ай! стыдись! – сказал Петр Иваныч, – и ты мужчина! плачь, ради бога, не при
мне!
– Дядюшка! Вспомните о летах вашей молодости, – всхлипывая, говорил Александр, –
ужели вы покойно и равнодушно могли бы перенести самое горькое оскорбление, какое
только судьба посылает человеку? Жить полтора года такою полною жизнию и вдруг – нет
ничего! пустота… После этой искренности хитрость, скрытность, холодность – ко мне!
Боже! есть ли еще мука сильнее? Легко сказать про другого «изменили», а испытать?.. Как
она переменилась! как стала наряжаться для графа! Бывало, приеду, она бледнеет, едва
может говорить… лжет… о нет…
Тут слезы хлынули сильнее.
– Если б мне осталось утешение, – продолжал он, – что я потерял ее по
обстоятельствам, если б неволя принудила ее… пусть бы даже умерла – и тогда легче было
бы перенести… а то нет, нет… другой! это ужасно, невыносимо! И нет средств вырвать ее у
похитителя: вы обезоружили меня… что мне делать? научите же! Мне душно, больно…
тоска, мука! я умру… застрелюсь…
Он облокотился на стол, закрыл голову руками и громко зарыдал…
Петр Иваныч растерялся. Он прошелся раза два по комнате, потом остановился против
Александра и почесал голову, не зная, что начать.
– Выпей вина, Александр, – сказал Петр Иваныч сколько мог понежнее, – может быть –
того…
Александр – ничего, только плечи и голова его судорожно подергивались; он все
рыдал. Петр Иваныч нахмурился, махнул рукой и вышел из комнаты.
– Что мне делать с Александром? – сказал он жене. – Он там у меня разревелся и меня
выгнал; я совсем измучился с ним.
– А ты так его и оставил? – спросила она, – бедный! Пусти меня, я пойду к нему.
– Да ничего не сделаешь: это уж такая натура. Весь в тетку: та такая же плакса. Я уж
немало убеждал его.
– Только убеждал?
– И убедил: он согласился со мной.
– О, я не сомневаюсь: ты очень умен и… хитер! – прибавила она.
– Слава богу, если так: тут, кажется, все, что нужно.
– Кажется, все, а он плачет.
– Я не виноват, я сделал все, чтоб утешить его.
– Что ж ты сделал?
– Мало ли? И говорил битый час… даже в горле пересохло… всю теорию любви точно
на ладони так и выложил, и денег предлагал… и ужином – и вином старался…
– А он все плачет?
– Так и ревет! под конец еще пуще.
– Удивительно! Пусти меня: я попробую, а ты пока обдумай свою новую методу…
– Что, что?