Page 103 - Обломов

Илью Ильича.
— Поди ты к черту! — сердито сказал Обломов и вышиб из рук Захара щетку, а Захар
сам уже уронил и гребенку на пол.
— Не ляжете, что ли, опять? — спросил Захар. — Так я бы поправил постель.
— Принеси мне чернил и бумаги, — отвечал Обломов.
Обломов задумался над словами: «Теперь или никогда!»
Вслушиваясь в это отчаянное воззвание разума и силы, он сознавал и взвешивал, что' у
него осталось еще в остатке воли и куда он понесет, во что положит этот скудный остаток.
После мучительной думы он схватил перо, вытащил из угла книгу и в один час хотел
прочесть, написать и передумать все, чего не прочел, не написал и не передумал в десять лет.
Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский вопрос был для
него глубже гамлетовского. Идти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат не
только с плеч, но и с души, с ума, вместе с пылью и паутиной со стен смести паутину с глаз и
прозреть!
Какой первый шаг сделать к тому? С чего начать? Не знаю, не могу… нет… лукавлю,
знаю и… Да и Штольц тут, под боком, он сейчас скажет.
А что он скажет? «В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и
отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек,
квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить
тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без
халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать
только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом… Потом…
поселиться в Обломовке, знать, что такое посев и умолот, отчего бывает мужик беден и
богат, ходить в поле, ездить на выборы, на завод, на мельницы, на пристань. В то же время
читать газеты, книги, беспокоиться о том, зачем англичане послали корабль на Восток…»
Вот что он скажет! Это значит идти вперед… И так всю жизнь! Прощай, поэтический
идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь, тут вечно пламя, трескотня, жар, шум… когда
же пожить? Не лучше ли остаться?
Остаться — значит надевать рубашку наизнанку, слушать прыганье Захаровых ног с
лежанки, обедать с Тарантьевым, меньше думать обо всем, не дочитать до конца
путешествия в Африку, состариться мирно на квартире у кумы Тарантьева…
«Теперь или никогда!» «Быть или не быть!» Обломов приподнялся было с кресла, но не
попал сразу ногой в туфлю и сел опять.
Через две недели Штольц уже уехал в Англию, взяв с Обломова слово приехать прямо
в Париж. У Илья Ильича уже и паспорт был готов, он даже заказал себе дорожное пальто,
купил фуражку. Вот как подвинулись дела.
Уже Захар глубокомысленно доказывал, что довольно заказать и одну пару сапог, а под
другую подкинуть подметки. Обломов купил одеяло, шерстяную фуфайку, дорожный
несессер, хотел — мешок для провизии, но десять человек сказали, что за границей провизии
не возят.
Захар метался по мастеровым, по лавкам, весь в поту, и хоть много гривен и пятаков
положил себе в карман от сдач по лавкам, но проклял и Андрея Ивановича и всех, кто
выдумал путешествия.
— Что он там один-то будет делать? — говорил он в лавочке. — Там, слышь, служат
господам все девки. Где девке сапоги стащить? И как она станет чулки натягивать на голые
ноги барину?..
Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал головой.
Обломов не поленился, написал, что взять с собой и что оставить дома. Мебель и прочие
вещи поручено Тарантьеву отвезти на квартиру к куме, на Выборгскую сторону, запереть их
в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы.
Уже знакомые Обломова, иные с недоверчивостью, другие со смехом, а третьи с
каким-то испугом, говорили: «Едет, представьте, Обломов сдвинулся с места!»