Page 122 - Обломов

Он боролся несколько времени с собой.
— Нет, нет! — еще решительнее прежнего заключил он. — Ни за что… никогда! Если
это неправда, если мне так показалось?.. Никогда, никогда!
— Что это такое? Что-нибудь ужасное, — говорила она, устремив мысль на этот
вопрос, а пытливый взгляд на него.
Потом лицо ее наполнялось постепенно сознанием: в каждую черту пробирался луч
мысли, догадки, и вдруг все лицо озарилось сознанием… Солнце так же иногда, выходя из-за
облака, понемногу освещает один куст, другой, кровлю и вдруг обольет светом целый
пейзаж. Она уже знала мысль Обломова.
— Нет, нет, у меня язык не поворотился… — твердил Обломов, — и не спрашивайте.
— Я не спрашиваю вас, — отвечала она равнодушно.
— А как же? Сейчас вы…
— Пойдемте домой, — серьезно, не слушая его, сказала она, — ma tante ждет.
Она пошла вперед, оставила его с теткой и прямо прошла в свою комнату.

VIII

Весь этот день был днем постепенного разочарования для Обломова. Он провел его с
теткой Ольги, женщиной очень умной, приличной, одетой всегда прекрасно, всегда в новом
шелковом платье, которое сидит на ней отлично, всегда в таких изящных кружевных
воротничках, чепец тоже со вкусом сделан, и ленты прибраны кокетливо к ее почти
пятидесятилетнему, но еще свежему лицу. На цепочке висит золотой лорнет.
Позы, жесты ее исполнены достоинства, она очень ловко драпируется в богатую шаль,
так кстати обопрется локтем на шитую подушку, так величественно раскинется на диване. Ее
никогда не увидишь за работой: нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет к ее лицу,
важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко
и сухо.
Она иногда читала, никогда не писала, но говорила хорошо, впрочем больше
по-французски. Однакож она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет
французским языком, и со второго дня перешла на русскую речь.
В разговоре она не мечтает и не умничает, у ней, кажется, проведена в голове строгая
черта, за которую ум не переходил никогда. По всему видно было, что чувство, всякая
симпатия, не исключая и любви, входят или входили в ее жизнь наравне с прочими
элементами, тогда как у других женщин сразу увидишь, что любовь, если не на деле, то на
словах, участвует во всех вопросах жизни и что все остальное входит стороной, настолько,
насколько остается простора от любви..
У этой женщины впереди всего шло уменье жить, управлять собой, держать в
равновесии мысль с намерением, намерение с исполнением. Нельзя было застать ее
неприготовленную, врасплох, как бдительного врага, которого, когда ни подкараульте,
всегда встретите устремленный на вас, ожидающий взгляд.
Стихия ее была свет, и оттого такт, осторожность шли у ней впереди каждой мысли,
каждого слова и движения.
Она ни перед кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не
поверяет душевных тайн, не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой
бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она
наедине, вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге, и то они все
больше молчат, но молчат как-то значительно умно, как будто что-то знают такое, чего
другие не знают, но и только.
Они, по-видимому, любят быть вместе — вот единственное заключение, какое можно
вывести, глядя на них, обходится она с ним так же, как и с другими: благосклонно, с
добротой, но так же ровно и покойно.