Page 129 - Обломов

детской доверчивости, что перед ними Рубикон и утраченное счастье уже на другом берегу:
надо перешагнуть.
А как? Ну, если он шагает один?
Она понимала яснее его, что в нем происходит, и потому перевес был на ее стороне.
Она открыто глядела в его душу, видела, как рождалось чувство на дне его души, как играло
и выходило наружу, видела, что с ним женская хитрость, лукавство, кокетство — орудия
Сонечки — были бы лишние, потому что не предстояло борьбы.
Она даже видела и то, что, несмотря на ее молодость, ей принадлежит первая и главная
роль в этой симпатии, что от него можно было ожидать только глубокого впечатления,
страстно-ленивой покорности, вечной гармонии с каждым биением ее пульса, но никакого
движения воли, никакой активной мысли.
Она мигом взвесила свою власть над ним, и ей нравилась эта роль путеводной звезды,
луча света, который она разольет над стоячим озером и отразится в нем. Она разнообразно
торжествовала свое первенство в этом поединке.
В этой комедии или трагедии, смотря по обстоятельствам, оба действующие лица
являются почти всегда с одинаковым характером: мучителя или мучительницы и жертвы.
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли мучительницы,
конечно, менее других и бессознательно, но не могла отказать себе в удовольствии немного
поиграть им по-кошачьи, иногда у ней вырвется, как молния, как нежданный каприз,
проблеск чувства, а потом, вдруг, опять она сосредоточится, уйдет в себя, но больше и чаще
всего она толкала его вперед, дальше, зная, что он сам не сделает ни шагу и останется
неподвижен там, где она оставит его.
— Вы заняты были? — спросила она, вышивая какой-то лоскуток канвы.
«Сказал бы занят, да этот Захар!» — простонало у него в груди.
— Да, я читал кое-что, — небрежно отозвался он.
— Что ж, роман? — спросила она и подняла на него глаза, чтоб посмотреть, с каким
лицом он станет лгать.
— Нет, я романов почти не читаю, — отвечал он очень покойно, — я читал «Историю
открытий и изобретений».
«Слава богу, что я пробежал сегодня лист книги!» — подумал он.
— По-русски? — спросила она.
— Нет, по-английски.
— А вы читаете по-английски?
— С трудом, но читаю. — А вы не были ли где-нибудь в городе? — спросил он больше
затем, чтобы замять разговор о книгах.
— Нет, все дома. Я все здесь работаю, в этой аллее.
— Все здесь?
— Да, мне очень нравится эта аллея, я благодарна вам, что вы мне ее указали: здесь
никто почти не ходит…
— Я вам ее не указывал, — перебил он, — мы, помните? случайно оба встретились в
ней.
— Да, в самом деле.
Они замолчали.
— У вас ячмень совсем прошел? — спросила она, глядя ему прямо в правый глаз.
Он покраснел.
— Прошел теперь, слава богу, — сказал он.
— Вы примачивайте простым вином, когда у вас зачешется глаз, — продолжала она, —
ячмень и не сядет. Это няня научила меня.
«Что это она все о ячменях?» — подумал Обломов.
— Да не ужинайте, — прибавила она серьезно.
«Захар!» — шевелилось у него в горле яростное воззвание к Захару.
— Стоит только поужинать хорошенько, — продолжала она, не поднимая глаз с