Page 175 - Обломов

Там было общество. Ольга была одушевлена, говорила, пела и произвела фурор.
Только Обломов слушал рассеянно, а она говорила и пела для него, чтоб он не сидел повеся
нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно в нем самом.
— Приезжай завтра в театр, у нас ложа, — сказала она.
"Вечером, по грязи, этакую даль!" — подумал Обломов, но, взглянув ей в глаза,
отвечал на ее улыбку улыбкой согласия.
— Абонируйся в кресло, — прибавила она, — на той неделе приедут Маевские, ma
tante пригласила их к нам в ложу.
И она глядела ему в глаза, чтоб знать, как он обрадуется.
"Господи! — подумал он в ужасе. — А у меня всего триста рублей денег".
— Вот, попроси барона, он там со всеми знаком, завтра же пошлет за креслами.
И она опять улыбнулась, и он улыбнулся глядя на нее, и с улыбкой просил барона, тот,
тоже с улыбкой, взялся послать за билетом.
— Теперь в кресле, а потом, когда ты кончишь дела, — прибавила Ольга, — ты уж
займешь по праву место в нашей ложе.
И окончательно улыбнулась, как улыбалась, когда была совершенно счастлива.
Ух, каким счастьем вдруг пахнуло на него, когда Ольга немного приподняла завесу
обольстительной дали, прикрытой, как цветами, улыбками!
Обломов и про деньги забыл, только когда, на другой день утром, увидел мелькнувший
мимо окон пакет братца, он вспомнил про доверенность и просил Ивана Матвеевича
засвидетельствовать ее в палате. Тот прочитал доверенность, объявил, что в ней есть один
неясный пункт, и взялся прояснить.
Бумага была вновь переписана, наконец засвидетельствована и отослана на почту.
Обломов с торжеством объявил об этом Ольге и успокоился надолго.
Он радовался, что до получения ответа квартиры приискивать не понадобится и деньги
понемногу заживаются.
"Оно бы и тут можно жить, — думал он, — да далеко от всего, а в доме у них порядок
строгий и хозяйство идет славно".
В самом деле, хозяйство шло отлично. Хотя Обломов держал стол особо, но глаз
хозяйки бодрствовал и над его кухней.
Илья Ильич зашел однажды в кухню и застал Агафью Матвеевну с Анисьей чуть не в
объятиях друг друга.
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга издалека, то
никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии Агафьи Матвеевны и Анисьи. С
первого взгляда, слова и движения они поняли и оценили одна другую.
По приемам Анисьи, по тому, как она, вооруженная кочергой и тряпкой, с засученными
рукавами, в пять минут привела полгода нетопленную кухню в порядок, как смахнула
щеткой разом пыль с полок, со стен и со стола, какие широкие размахи делала метлой по
полу и по лавкам, как мгновенно выгребла из печки золу — Агафья Матвеевна оценила, что
такое Анисья и какая бы она великая сподручница была ее хозяйственным распоряжениям.
Она дала ей с той поры у себя место в сердце.
И Анисья, в свою очередь, поглядев однажды только, как Агафья Матвеевна царствует
в кухне, как соколиными очами, без бровей, видит каждое неловкое движение
неповоротливой Акулины, как гремит приказаниями вынуть, поставить, подогреть, посолить,
как на рынке одним взглядом и много-много прикосновением пальца безошибочно решает,
сколько курице месяцев от роду, давно ли уснула рыба, когда сорвана с гряд петрушка или
салат, — она с удивлением и почтительною боязнью возвела на нее глаза и решила, что она,
Анисья, миновала свое назначение, что поприще ее — не кухня Обломова, где торопливость
ее, вечно бьющаяся, нервическая лихорадочность движений устремлена только на то, чтоб
подхватить на лету уроненную Захаром тарелку или стакан, и где опытность ее и тонкость
соображений подавляются мрачною завистью и грубым высокомерием мужа. Две женщины
поняли друг друга и стали неразлучны.