Page 176 - Обломов

Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки и, из любви к
делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки, почти в одно и то же мгновение
отпирала шкаф, доставала что надо и захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в
чем дело.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе утром и столько же вечером и
откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шопот с самой хозяйкой.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала, словом или
пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу прибавить немного красного
вина или сметаны, или что рыбу надо варить не так, а вот как…
И боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не по одной
только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья белья, платьев, чистки
блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных материй, также употребления разных
домашних лекарственных составов, трав — всего, что внесли в известную сферу жизни
наблюдательный ум и вековые опыты!
Илья Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку забора
мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца, потом примется
за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки сдобные, рассыпчатые.
Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело кудахтает наседка,
как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не велел убирать их. "Деревню
напоминают, Обломовку", — сказал он.
Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно с книгой на
диван и читает.
Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка мужиков, с
топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и, остановясь перед
решетчатым забором, с полчаса горланит: "Яблоки, арбузы астраханские" — так, что нехотя
купишь что-нибудь.
Иногда придет к нему Маша, хозяйская девочка, от маменьки, сказать, что грузди или
рыжики продают: не велит ли он взять кадочку для себя, или зазовет он к себе Ваню, ее
сына, спрашивает, что он выучил, заставит прочесть или написать и посмотрит, хорошо ли
он пишет и читает.
Если дети не затворят дверь за собой, он видит голую шею и мелькающие, вечно
движущиеся локти и спину хозяйки.
Она все за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не церемонится, не
накидывает шаль, когда заметит, что он видит ее сквозь полуотворенную дверь, только
усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и трет на большом столе.
Он иногда с книгой подойдет к двери, заглянет к ней и поговорит с хозяйкой.
— Вы все за работой! — сказал он ей однажды.
Она усмехнулась и опять заботливо принялась вертеть ручку кофейной мельницы, и
локоть ее так проворно описывал круги, что у Обломова рябило в глазах.
— Ведь вы устанете, — продолжал он.
— Нет, я привыкла, — отвечала она, треща мельницей.
— А когда нет работы, что ж вы делаете?
— Как нет работы? Работа всегда есть, — сказала она. — Утром обед готовить, после
обеда шить, а к вечеру ужин.
— Разве вы ужинаете?
— Как же без ужина? ужинаем. Под праздник ко всенощной ходим.
— Это хорошо, — похвалил Обломов. — В какую же церковь?
— К рождеству: это наш приход.
— А читаете что-нибудь?
Она поглядела на него тупо и молчала.
— Книги у вас есть? — спросил он.
— У братца есть, да они не читают. Газеты из трактира берем, так иногда братец вслух