Page 177 - Обломов

читают… да вот у Ванечки много книг.
— Ужель же вы никогда не отдыхаете?
— Ей-богу, правда!
— И в театре не бываете?
— Братец на святках бывают.
— А вы?
— Когда мне? А ужин как? — спросила она, боком поглядев на него.
— Кухарка может без вас…
— Акулина-то! — с удивлением возразила она. — Как же можно? Что она сделает без
меня? Ужин и к завтрему не поспеет. У меня все ключи.
Молчание. Обломов любовался ее полными, круглыми локтями.
— Как у вас хороши руки, — вдруг сказал Обломов, — можно хоть сейчас нарисовать.
Она усмехнулась и немного застыдилась.
— Неловко с рукавами, — оправдывалась она, нынче ведь вон какие пошли платья,
рукава все выпачкаешь.
И замолчала. Обломов тоже молчал.
— Вот только домелю кофе, — шептала про себя хозяйка, — сахар буду колоть. Еще не
забыть за корицей послать.
— Вам бы замуж надо выйти, — сказал Обломов, — вы славная хозяйка.
Она усмехнулась и стала пересыпать кофе в большую стеклянную банку.
— Право, — прибавил Обломов.
— Кто меня с детьми-то возьмет? — отвечала она и что-то начала считать в уме.
— Два десятка… — задумчиво говорила она, — ужели она их все положит? — И,
поставив в шкаф банку, побежала в кухню. А Обломов ушел к себе и стал читать книгу…
— Какая еще свежая, здоровая женщина и какая хозяйка! Право бы, замуж ей… —
говорил он сам себе и погружался в мысль… об Ольге.
Обломов в хорошую погоду наденет фуражку и обойдет окрестность, там попадет в
грязь, здесь войдет в неприятное сношение с собаками и вернется домой.
А дома уж накрыт стол, и кушанье такое вкусное, подано чисто. Иногда сквозь двери
просунется голая рука с тарелкой — просят попробовать хозяйского пирога.
— Тихо, хорошо в этой стороне, только скучно! — говорил Обломов, уезжая в оперу.
Однажды, воротясь поздно из театра, он с извозчиком стучал почти час в ворота,
собака, от скаканья на цепи и лая, потеряла голос. Он иззяб и рассердился, объявив, что
съедет на другой же день. Но и другой, и третий день, и неделя прошла — он еще не
съезжал.
Ему было очень скучно не видеть Ольги в неположенные дни, не слышать ее голоса, не
читать в глазах все той же, неизменяющейся ласки, любви, счастья.
Зато в положенные дни он жил, как летом, заслушивался ее пения или глядел ей в
глаза, а при свидетелях довольно было ему одного ее взгляда, равнодушного для всех, но
глубокого и знаменательного для него.
По мере того, однакож, как дело подходило к зиме, свидания их становились реже
наедине. К Ильинским стали ездить гости, и Обломову по целым дням не удавалось сказать с
ней двух слов. Они менялись взглядами. Ее взгляды выражали иногда усталость и
нетерпение.
Она с нахмуренными бровями глядела на всех гостей. Обломов раза два даже
соскучился и после обеда однажды взялся было за шляпу.
— Куда? — вдруг с изумлением спросила Ольга, очутясь подле него и хватая за шляпу.
— Позвольте домой…
— Зачем? — спросила она. Одна бровь у ней лежала выше другой. — Что вы станете
делать?
— Я так… — говорил он, едва тараща глаза от сна.
— Кто ж вам позволит? Уж не спать ли вы собираетесь? — спрашивала она, строго