Page 36 - Обломов

Тогда только решается он отдохнуть от трудов и переменить заботливую позу на
другую, менее деловую и строгую, более удобную для мечтаний и неги.
Освободясь от деловых забот, Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им
мире.
Ему доступны были наслаждения высоких помыслов, он не чужд был всеобщих
человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями
человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску, и стремление куда-то
вдаль, туда, вероятно, в тот мир, куда увлекал его бывало Штольц.
Сладкие слезы потекут по щекам его…
Случается и то, что он исполнится презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к
разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг
загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в
намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения
преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро
изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели,
протянет руку и вдохновенно озирается кругом… Вот-вот стремление осуществится,
обратится в подвиг… и тогда, господи! Каких чудес, каких благих последствий могли бы
ожидать от такого высокого усилия!..
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к
покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова
отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво
переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью
провожает глазами солнце, великолепно садящееся за чей-то четырехэтажный дом.
И сколько, сколько раз он провожал так солнечный закат!
Наутро опять жизнь, опять волнения, мечты! Он любит вообразить себя иногда
каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан
Лазаревич ничего не значит, выдумает войну и причину ее: у него хлынут, например, народы
из Африки в Европу, или устроит он новые крестовые походы и воюет, решает участь
народов, разоряет города, щадит, казнит, оказывает подвиги добра и великодушия.
Или изберет он арену мыслителя, великого художника: все поклоняются ему, он
пожинает лавры, толпа гоняется за ним, восклицая: «Посмотрите, посмотрите, вот идет
Обломов, наш знаменитый Илья Ильич!»
В горькие минуты он страдает от забот, перевертывается с боку на бок, ляжет лицом
вниз, иногда даже совсем потеряется, тогда он встанет с постели на колена и начнет
молиться жарко, усердно, умоляя небо отвратить как-нибудь угрожающую бурю.
Потом, сдав попечение о своей участи небесам, делается покоен и равнодушен ко всему
на свете, а буря там как себе хочет.
Так пускал он в ход свои нравственные силы, так волновался часто по целым дням, и
только тогда разве очнется с глубоким вздохом от обаятельной мечты или от мучительной
заботы, когда день склонится к вечеру и солнце огромным шаром станет великолепно
опускаться за четырехэтажный дом.
Тогда он опять проводит его задумчивым взглядом и печальной улыбкой и мирно
опочиет от волнений.
Никто не знал и не видал этой внутренней жизни Ильи Ильича: все думали, что
Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать,
что едва ли у него вяжутся и мысли в голове. Так о нем и толковали везде, где его знали.
О способностях его, об его внутренней вулканической работе пылкой головы,
гуманного сердца знал подробно и мог свидетельствовать Штольц, но Штольца почти
никогда не было в Петербурге.
Один Захар, обращающийся всю жизнь около своего барина, знал еще подробнее весь
его внутренний быт, но он был убежден, что они с барином дело делают и живут нормально,
как должно, и что иначе жить не следует.