Page 78 - Обломов

голосов: «Ах, ах! Поддержите, остановите! Упадет, расшибется… стой, стой!»
Задумает ли он выскочить зимой в сени или отворить форточку — опять крики: «Ай,
куда? Как можно? Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься, простудишься…»
И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и
так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы
обращались внутрь и никли, увядая.
А иногда он проснется такой бодрый, свежий, веселый, он чувствует: в нем играет
что-то, кипит, точно поселился бесенок какой-нибудь, который так и поддразнивает его то
влезть на крышу, то сесть на савраску да поскакать в луга, где сено косят, или посидеть на
заборе верхом, или подразнить деревенских собак, или вдруг захочется пуститься бегом по
деревне, потом в поле, по буеракам, в березняк, да в три скачка броситься на дно оврага, или
увязаться за мальчишками играть в снежки, попробовать свои силы.
Бесенок так и подмывает его: он крепится, крепится, наконец не вытерпит и вдруг, без
картуза, зимой, прыг с крыльца на двор, оттуда за ворота, захватил в обе руки по кому снега
и мчится к куче мальчишек.
Свежий ветер так и режет ему лицо, за уши щиплет мороз, в рот и горло пахнуло
холодом, а грудь охватило радостью — он мчится, откуда ноги взялись, сам и визжит и
хохочет.
Вот и мальчишки: он бац снегом — мимо: сноровки нет, только хотел ты мне поверь!
Вот, например, — продолжал он, указывая на Алексеева, — и больно ему с непривычки, и
весело, и хохочет он, и слезы у него на глазах…
А в доме гвалт: Илюши нет! Крик, шум. На двор выскочил Захарка, за ним Васька,
Митька, Ванька — все бегут, растерянные, по двору.
За ними кинулись, хватая их за пятки, две собаки, которые, как известно, не могут
равнодушно видеть бегущего человека.
Люди с криками, с воплями, собаки с лаем мчатся по деревне.
Наконец набежали на мальчишек и начали чинить правосудие: кого за волосы, кого за
уши, иному подзатыльника, пригрозили и отцам их.
Потом уже овладели барчонком, окутали его в захваченный тулуп, потом в отцовскую
шубу, потом в два одеяла и торжественно принесли на руках домой.
Дома отчаялись уже видеть его, считая погибшим, но при виде его, живого и
невредимого, радость родителей была неописанна. Возблагодарили господа бога, потом
напоили его мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной и продержали дня три в постели, а
ему бы одно могло быть полезно: опять играть в снежки…

X

Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул осторожно,
без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер барина на замок и отправился к
воротам.
— А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! — заговорили на
разные голоса кучер, лакеи, бабы и мальчишки у ворот.
— Что ваш-то? Со двора, что ли, ушел? — спросил дворник.
— Дрыхнет, — мрачно сказал Захар.
— Что так? — спросил кучер. — Рано бы, кажись, об эту пору… нездоров, видно?
— Э, какое нездоров! Нарезался! — сказал Захар таким голосом, как будто и сам
убежден был в этом. — Поверите ли? Один выпил полторы бутылки мадеры, два штофа
квасу, да вон теперь и завалился.
— Эк! — с завистью сказал кучер.
— Что ж это он нынче так подгулял? — спросила одна из женщин.
— Нет, Татьяна Ивановна, — отвечал Захар, бросив на нее свой односторонний