Page 76 - Обломов

А бедный Илюша ездит да ездит учиться к Штольцу. Как только он проснется в
понедельник, на него уж нападает тоска. Он слышит резкий голос Васьки, который кричит с
крыльца:
— Антипка! Закладывай пегую: барчонка к немцу везти!
Сердце дрогнет у него. Он печальный приходит к матери. Та знает, отчего, и начинает
золотить пилюлю, втайне вздыхая сама о разлуке с ним на целую неделю.
Не знают, чем и накормить его в то утро, напекут ему булочек и крендельков, отпустят
с ним соленья, печенья, варенья, пастил разных и других всяких сухих и мокрых лакомств и
даже съестных припасов. Все это отпускалось в тех видах, что у немца не жирно кормят.
— Там не разъешься, — говорили обломовцы, — обедать-то дадут супу, да жаркого, да
картофелю, к чаю масла, а ужинать-то морген фри — нос утри.
Впрочем, Илье Ильичу снятся больше такие понедельники, когда он не слышит голоса
Васьки, приказывающего закладывать пегашку, и когда мать встречает его за чаем с улыбкой
и с приятною новостью:
— Сегодня не поедешь, в четверг большой праздник: стоит ли ездить взад и вперед на
три дня?
Или иногда вдруг объявит ему: «Сегодня родительская неделя, — не до ученья: блины
будем печь».
А не то так мать посмотрит утром в понедельник пристально на него, да и скажет:
— Что-то у тебя глаза несвежи сегодня. Здоров ли ты? — и покачает головой.
Лукавый мальчишка здоровехонек, но молчит.
— Посиди-ка ты эту недельку дома, — скажет она, — а там — что бог даст.
И все в доме были проникнуты убеждением, что ученье и родительская суббота никак
не должны совпадать вместе, или что праздник в четверг — неодолимая преграда к ученью
на всю неделю.
Разве только иногда слуга или девка, которым достанется за барчонка, проворчат:
— У, баловень! Скоро ли провалишься к своему немцу?
В другой раз вдруг к немцу Антипка явится на знакомой пегашке, среди или в начале
недели, за Ильей Ильичом.
— Приехала, дескать, Марья Савишна или Наталья Фаддеевна гостить или Кузовковы
со своими детьми, так пожалуйте домой!
И недели три Илюша гостит дома, а там, смотришь, до страстной недели уж недалеко, а
там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на фоминой неделе не
учатся, до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж
лучше до осени отложить.
Посмотришь, Илья Ильич и отгуляется в полгода, и как вырастет он в это время! Как
потолстеет! Как спит славно! Не налюбуются на него в доме, замечая, напротив, что,
возвратясь в субботу от немца, ребенок худ и бледен.
— Долго ли до греха? — говорили отец и мать. — Ученье-то не уйдет, а здоровья не
купишь, здоровье дороже всего в жизни. Вишь, он из ученья как из больницы воротится:
жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!
Да, — заметит отец, — ученье-то не свой брат: хоть кого в бараний рог свернет!
И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. За
предлогами, и кроме праздников, дело не ставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре
тоже не годится ехать, а иногда и дождь пойдет, осенью слякоть мешает. Иногда Антипка
что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды бы не было,
завязнет или оборвется где-нибудь.
Обломовы старались, впрочем, придать как можно более законности этим предлогам в
своих собственных глазах и особенно в глазах Штольца, который не щадил и в глаза и за
глаза доннерветтеров за такое баловство.
Времена Простаковых и Скотининых миновались давно. Пословица ученье свет, а
неученых тьма бродила уже по селам и деревням вместе с книгами, развозимыми