Page 77 - Обломов

букинистами.
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они видели,
что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как
только путем ученья, что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состарившимся в
давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
Стали носиться зловещие слухи о необходимости не только знания грамоты, но и
других, до тех пор неслыханных в том быту наук. Между титулярным советником и
коллежским асессором разверзалась бездна, мостом через которую служил какой-то диплом.
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не
успели умереть, выгнали за неблагонадежность, других отдали под суд, самые счастливые
были те, которые, махнув рукой из новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в
благоприобретенные углы.
Обломовы смекали это и понимали выгоду образования, но только эту очевидную
выгоду. О внутренней потребности ученья они имели еще смутное и отдаленное понятие, и
оттого им хотелось уловить для своего Илюши пока некоторые блестящие преимущества.
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать
даже и губернатором, но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с
разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и
преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до
изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а
так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы
сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
Вся эта обломовская система воспитания встретила сильную оппозицию в системе
Штольца. Борьба была с обеих сторон упорная. Штольц прямо, открыто и настойчиво
поражал соперников, а они уклонялись от ударов вышесказанными и другими хитростями.
Победа не решалась никак, может быть, немецкая настойчивость и преодолела бы
упрямство и закоснелость обломовцев, но немец встретил затруднения на своей собственной
стороне, и победе не суждено было решиться ни на ту, ни на другую сторону. Дело в том, что
сын Штольца баловал Обломова, то подсказывая ему уроки, то делая за него переводы.
Илье Ильичу ясно видится и домашний быт его и житье у Штольца.
Он только что проснется у себя дома, как у постели его уже стоит Захарка,
впоследствии знаменитый камердинер его Захар Трофимыч.
Захар, как бывало нянька, натягивает ему чулки, надевает башмаки, а Илюша, уже
четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему лежа то ту, то другую
ногу, а чуть что покажется ему не так, то он поддаст Захарке ногой в нос.
Если недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то получит еще от старших
колотушку.
Потом Захарка чешет голову, натягивает куртку, осторожно продевая руки Ильи
Ильича в рукава, чтоб не слишком беспокоить его, и напоминает Илье Ильичу, что надо
сделать то, другое: вставши поутру, умыться и т. п.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть — уж трое-четверо слуг
кидаются исполнять его желание, уронит ли он что-нибудь, достать ли ему нужно вещь, да
не достанет, принести ли что, сбегать ли за чем: ему иногда, как резвому мальчику, так и
хочется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать да три тетки в пять
голосов и закричат:
— Зачем? Куда? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Васька! Ванька! Захарка!
Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!..
И не удастся никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для себя.
После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и сам выучился покрикивать: «Эй,
Васька! Ванька! подай то, дай другое! Не хочу того, хочу этого! Сбегай, принеси!»
Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему.
Побежит ли он с лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздается в десять отчаянных