Page 79 - Обломов

взгляд, — не то что нынче: совсем никуда не годен стал — и говорить-то тошно!
— Видно, как моя! — со вздохом заметила она.
— А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда-нибудь? — спросил кучер. —
Мне бы вон тут недалечко сходить?
— Куда ее унесет! — отвечала Татьяна. — Сидит с своим ненаглядным, да не
налюбуются друг на друга.
— Он к вам частенько, — сказал дворник, — надоел по ночам, проклятый: уж все
выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо
заперто… Стану я для него тут караулить крыльцо-то!
— Какой дурак, братцы, — сказала Татьяна, — так этакого поискать! Чего, чего не
надарит ей! Она разрядится, точно пава, и ходит так важно, а кабы кто посмотрел, какие
юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть! Шеи по две недели не моет, а лицо
мажет… Иной раз согрешишь, право, подумаешь: «Ах ты, убогая! надела бы ты платок на
голову да ушла бы в монастырь, на богомолье…»
Все, кроме Захара, засмеялись.
— Ай да Татьяна Ивановна, мимо не попадет! — говорили одобрительно голоса.
— Да право! — продолжала Татьяна. — Как это господа пускают с собой этакую?..
— Куда это вы собрались? — спросил ее кто-то. — Что это за узел у вас?
— Платье несу к портнихе, послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с
Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь!
Ну, мне пора. Прощайте, пока.
— Прощайте, прощайте! — сказали некоторые.
— Прощайте, Татьяна Ивановна, — сказал кучер. — Приходите-ка вечерком.
— Да не знаю как, может, приду, а то так… уж прощайте!
— Ну, прощайте, — сказали все.
— Прощайте… счастливо вам! — отвечала она уходя.
— Прощайте, Татьяна Ивановна! — крикнул еще вслед кучер.
— Прощайте! — звонко откликнулась она издали.
Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел на чугунный
столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая на проходящих и
проезжающих.
— Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? — спросил дворник.
— Да как всегда: бесится с жиру, — сказал Захар, — а все за тебя, по твоей милости
перенес я горя-то немало: все насчет квартиры-то! Бесится: больно не хочется съезжать…
— Что я-то виноват? — сказал дворник. — По мне, живи себе хоть век, нешто я тут
хозяин? Мне велят… Кабы я был хозяин, а то я не хозяин…
— Что ж он, ругается, что ли? — спросил чей-то кучер.
— Уж так ругается, что как только бог дает силу переносить!
— Ну что ж? Это добрый барин, коли все ругается! — сказал один лакей, медленно, с
скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании, кроме Захаровых, потянулись
за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и плеванье.
— Коли ругается, так лучше, — продолжал тот, — чем пуще ругается, тем лучше: по
крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного: ты еще не знаешь — за что,
а уж он, смотришь, за волосы держит тебя.
Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и, обратившись к кучеру,
продолжал:
— Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, — говорил он, — это ему
нипочем!
— Неугодлив, видно? — спросил дворник.
— И! — прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза. — Так неугодлив, что беда! И
то не так, и это не так, и ходить не умеешь, и подать-то не смыслишь, и ломаешь-то все, и не
чистишь, и крадешь, и съедаешь… Тьфу, чтоб тебе!.. Сегодня напустился — срам слушать!