Page 80 - Обломов

А за что? Кусочек сыру еще от той недели остался — собаке стыдно бросить — так нет,
человек и не думай съесть! Спросил — «нет, мол», и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо,
тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать, кол осиновый,
говорит, в тебя вколотить надо!» А сам так и лезет, так и лезет… Как вы думаете, братцы?
Намедни обварил я ему — кто его знает как — ногу кипятком, так ведь как заорал! Не
отскочи я, так он бы толкнул меня в грудь кулаком… так и норовит! Чисто толкнул бы…
Кучер покачал головой, а дворник сказал: «Вишь ты, бойкий барин: не дает повадки!»
— Ну, коли еще ругает, так это славный барин! — флегматически говорил все тот же
лакей. — Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да вдруг тебя за волосы поймает, а ты
еще не смекнул, за что!
— Да даром, — сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на слова
перебившего его лакея, — нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью: пусть-ка его!
— Характерный барин! — сказал дворник.
— И не дай бог! — продолжал Захар, — убьет когда-нибудь человека, ей-богу, до
смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уже не хочется
договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же
язык-то!..
— Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава богу, дай
бог такому здоровья… А как все молчит, ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится,
вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
— И поделом тебе, — заметил ему Захар с злостью за непрошеные возражения, — я бы
еще не так тебя.
— Как же он ругает «лысым», Захар Трофимыч, — спросил казачок лет пятнадцати, —
чортом, что ли?
Захар медленно поворотил к нему голову и остановил на нем мутный взгляд.
— Смотри ты у меня! — сказал он потом едко. — Молод, брат, востер очень! Я не
посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел-ка к своему месту!
Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара.
— Что скалишь зубы-то? — с яростью захрипел Захар. — Погоди, попадешься, я те
уши-то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы!
В это время из подъезда выбежал огромный лакей в ливрейном фраке нараспашку, с
аксельбантами и в штиблетах. Он подошел к казачку, дал ему сначала оплеуху, потом назвал
дураком.
— Что вы, Матвей Моисеич, за что это? — сказал озадаченный и сконфуженный
казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая.
— А! Ты еще разговаривать? — отвечал лакей. — Я за тобой по всему дому бегаю, а ты
здесь!
Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и
медленно, ударил его по шее кулаком.
— Барин пять раз звонил, — прибавил он в виде нравоучения, — а меня ругают за тебя,
щенка этакого! Пошел!
И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с минуту в
каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него больше ждать
нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу как
встрепанный.
Какое торжество для Захара!
— Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! — приговаривал он,
злобно радуясь. — Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер больно… Вот тебе
«лысый чорт»! Будешь вперед зубоскалить?
Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и Захару, злобно
радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал.
— Вот-вот этак же, ни дать ни взять, бывало мой прежний барин, — начал опять тот же