Page 84 - Обломов

I

Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская, веру он
исповедовал православную, природная речь его была русская: он учился ей у матери и из
книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их
отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.
В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С
восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера,
Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и
фабричных, а с матерью читал священную историю, учил басни Крылова и разбирал по
складам же Телемака.
Оторвавшись от указки, бежал разорять птичьи гнезда с мальчишками, и нередко,
среди класса или за молитвой, из кармана его раздавался писк галчат.
Бывало и то, что отец сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а
мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве, вдруг с улицы раздается шум,
крики, и целая толпа людей врывается в дом.
— Что такое? — спрашивает испуганная мать.
— Верно, опять Андрея ведут, — хладнокровно говорит отец.
Двери размахиваются, и толпа мужиков, баб, мальчишек вторгается в сад. В самом
деле, привели Андрея — но в каком виде: без сапог, с разорванным платьем и с разбитым
носом или у него самого, или у другого мальчишки.
Мать всегда с беспокойством смотрела, как Андрюша исчезал из дома на полсутки, и
если б только не положительное запрещение отца мешать ему, она бы держала его возле
себя.
Она его обмоет, переменит белье, платье, и Андрюша полсутки ходит таким
чистеньким, благовоспитанным мальчиком, а к вечеру, иногда и к утру, опять его кто-нибудь
притащит выпачканного, растрепанного, неузнаваемого, или мужики привезут на возу с
сеном, или, наконец, с рыбаками приедет он на лодке, заснувши на неводу.
Мать в слезы, а отец ничего, еще смеется.
— Добрый бурш будет, добрый бурш! — скажет иногда.
— Помилуй, Иван Богданыч, — жаловалась она, — не проходит дня, чтоб он без
синего пятна воротился, а намедни нос до крови разбил.
— Что за ребенок, если ни разу носу себе или другому не разбил? — говорил отец со
смехом.
Мать поплачет, поплачет, потом сядет за фортепьяно и забудется за Герцом: слезы
каплют одна за другой на клавиши. Но вот приходит Андрюша или его приведут, он начнет
рассказывать так бойко, так живо, что рассмешит и ее, притом он такой понятливый! Скоро
он стал читать Телемака, как она сама, и играть с ней в четыре руки.
Однажды он пропал уже на неделю: мать выплакала глаза, а отец ничего — ходит по
саду да курит.
— Вот, если б Обломова сын пропал, — сказал он на предложение жены поехать
поискать Андрея, — так я бы поднял на ноги всю деревню и земскую полицию, а Андрей
придет. О, добрый бурш!
На другой день Андрея нашли преспокойно спящего в своей постели, а под кроватью
лежало чье-то ружье и фунт пороху и дроби.
— Где ты пропадал? Где взял ружье? — засыпала мать вопросами. — Что ж молчишь?
— Так! — только и было ответа.
Отец спросил: готов ли у него перевод из Корнелия Непота на немецкий язык.
— Нет, — отвечал он.
Отец взял его одной рукой за воротник, вывел за ворота, надел ему на голову фуражку
и ногой толкнул сзади так, что сшиб с ног.