Page 91 - Обломов

Притом их связывало детство и школа — две сильные пружины, потом русские,
добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика,
потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в
нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова лежало
чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и
что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого
сердца.
Кто только случайно и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он
мрачен, зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали
сближению, то хоть в доброй и прочной памяти.
Андрей часто, отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть
на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или
усталую душу и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек,
приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь от красот
южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.

III

— Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь? Здоров ли? —
спросил Штольц.
— Ох, нет, плохо, брат Андрей, — вздохнув, сказал Обломов, — какое здоровье!
— А что, болен? — спросил заботливо Штольц.
— Ячмени одолели: только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот
садится другой.
Штольц засмеялся.
— Только? — спросил он. — Это ты наспал себе.
— Какое «только»: изжога мучит. Ты послушал бы, что давеча доктор сказал. «За
границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть».
— Ну, что ж ты?
— Не поеду.
— Отчего же?
— Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: «живи я где-то на горе, поезжай в
Египет или в Америку…»
— Что ж? — хладнокровно сказал Штольц. — В Египте ты будешь через две недели, в
Америке через три.
— Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто
же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены, да и негде
им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
— В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым
воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что
твои дела, что в Обломовке?
— Ах!.. — произнес Обломов, махнув рукою.
— Что случилось?
— Да что: жизнь трогает!
— И слава богу! — сказал Штольц.
— Как слава богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как бывало в школе
к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со
лба и обсыплет песком… мочи нет!
— Ты уж слишком — смирен. Что же случилось? — спросил Штольц.
— Два несчастья.
— Какие же?