Page 10 - Очарованный странник

- Ну что, неужели ты, малый, жив?
Я отвечаю:
- Должно быть, жив.
- А помнишь ли, - говорит, - что с тобою было?
Я стал припоминать и вспомнил, как нас лошади понесли и я на конец дышла бросился
и повис над ямищей; а что дальше было - не знаю.
А мужик и улыбается:
- Да и где же, - говорит, - тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые
заживо не долетели - расшиблись, а тебя это словно какая невидимая сила спасла: как на
глиняну глыбу сорвался, упал, так на ней вниз как на салазках и скатился. Думали, мертвый
совсем, а глядим ты дышишь, только воздухом дух сморило. Ну, а теперь, - говорит, - если
можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если
умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
Я и поехал, по только всю дорогу ничего не говорил, а слушал, как этот мужик,
который меня вез, все на гармонии "барыню" играл.
Как мы приехали в Воронеж, граф призвал меня в комнаты и говорит графинюшке:
- Вот, - говорит, - мы, графинюшка, этому мальчишке спасением своей жизни обязаны.
Графиня только головою закачала, а граф говорит:
- Проси у меня, Голован, что хочешь, - я все тебе сделаю.
Я говорю:
- Я не знаю, чего просить!
А он говорит:
- Ну, чего тебе хочется?
А я думал-думал да говорю:
- Гармонию.
Граф засмеялся и говорит:
- Ну, ты взаправду дурак, а впрочем, это само собою, я сам, когда придет время, про
тебя вспомню, а гармонию, - говорит, - ему сейчас же купить.
Лакей сходил в лавки и приносит мне на конюшню гармонию:
- На, - говорит, - играй.
Я было ее взял и стал играть, но только вижу, что ничего не умею, и сейчас ее бросил, а
потом ее у меня странницы на другой день из-под сарая и украли.
Мне надо было бы этим случаем графской милости пользоваться, да тогда же, как
монах советовал, в монастырь проситься; а я сам не знаю зачем, себе гармонию выпросил, и
тем первое самое призвание опроверг, и оттого пошел от одной стражбы к другой, все более
и более претерпевая, но нигде не погиб, пока все мне монахом в видении предреченное в
настоящем житейском исполнении оправдалось за мое недоверие.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Не успел я, по сем облагодетельствовании своих господ, вернуться с ними домой на
новых лошадях, коих мы в Воронеже опять шестерик собрали, как прилучилося мне засесть
у себя в конюшне на полочке хохлатых голубой - голубя и голубочку. Голубь был
глинистого пера, а голубочка беленькая и такая красноногенькая, прехорошенькая!.. Очень
они мне нравились: особенно, бывало, когда голубь ночью воркует, так это приятно слушать,
а днем они между лошадей летают и в ясли садятся, корм клюют и сами с собою целуются...
Утешно на все на это молодому ребенку смотреть.
И пошли у них после этого целования дети; одну пару вывели, и опять эти растут, а они
целовались-целовались, да и опять на яички сели и еще вывели... Маленькие такие это
голубяточки, точно в шерсти, а пера нет, и желтые, как бывают ядрышки на траве, что зовут
"кошачьи просвирки", а носы притом хуже, как у черкесских князей, здоровенные... Стал я
их, этих голубяток, разглядывать и, чтобы их не помять, взял одного за носик и смотрел,
смотрел на него и засмотрелся, какой он нежный, а голубь его у меня все отбивает. Я с ним и
забавлялся - все его этим голубенком дразню; да потом как стал пичужку назад с гнездо