Page 62 - Очарованный странник

Я от нее в сторону да крещу ее, а сам пячуся, а она обвила ручками мои колени, а сама
плачет, сама в ноги кланяется и увещает:
- Ты, - говорит, - поживешь, ты богу отмолишь и за мою душу и за свою, не погуби же
меня, чтобы я на себя руку подняла... - Н... н... н... у...
Иван Северьяныч страшно наморщил брови и, покусав усы, словно выдохнул из
глубины расходившейся груди:
- Нож у меня из кармана достала... разняла... из ручки лезвие выправила... и в руки мне
сует... А сама... стала такое несть, что терпеть нельзя...
"Не убьешь, - говорит, - меня, я всем вам в отместку стану самою стыдной женщиной".
Я весь задрожал, и велел ей молиться, и колоть ее на стал, а взял да так с крутизны в
реку и спихнул...
Все мы, выслушав это последнее признание Ивана Северьяныча, впервые заподозрили
справедливость его рассказца и хранили довольно долгое молчание, но, наконец, кто-то
откашлянулся и молвил:
- Она утонула?..
- Залилась, - отвечал Иван Северьяныч.
- А вы же как потом?
- Что такое?
- Пострадали небось?
- Разумеется-с.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
- Я бежал оттоль, с того места, сам себя не понимая, а помню только, что за мною все
будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а тело
все черное и голова малая, как луновочка*, а сам весь обростенький, в волосах, и я
догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал к себе
ангела-хранителя. Опомнился же я где-то на большой дороге, под ракиточкой. И такой это
день был осенний, сухой, солнце светит, а холодно, и ветер, и пыль несет, и желтый лист
крутит; а я не знаю, какой час, и что это за место, и куда та дорога ведет, и ничего у меня на
душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина
душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить. А как это
сделать - не знаю и об этом тоскую, но только вдруг меня за плечо что-то тронуло: гляжу -
это хворостинка с ракиты пала и далеконько так покатилась, покатилася, и вдруг Груша идет,
только маленькая, не больше как будто ей всего шесть или семь лет, и за плечами у не?
малые крылышки; а чуть я ее увидал, она уже сейчас от меня как выстрел отлетела, и только
пыль да сухой лист вслед за ней воскурились.
Думаю я: это непременно ее душа за мной следует верно она меня манит и путь мне
кажет. И пошел. Весь день я шел сам не знаю куда и невмоготу устал, и вдруг нагоняют меня
люди, старичок со старушкою на телеге парою, и говорят:
"Садись, бедный человек, мы тебя подвезем".
Я сел. Они едут и убиваются:
"Горе, - говорят, - у нас: сына в солдаты берут; капиталу не имеем, нанять не на что".
Я старичков пожалел и говорю:
"Я бы за вас так, без платы, пошел, да у меня бумаг нет".
А они говорят:
"Это пустяки: то уже наше дело; а ты только назовись, как наш сын, Петром
Сердюковым".
"Что же, - отвечаю, - мне все равно: я своему ангелу Ивану Предтече буду молитвить, а
называться я могу всячески, как вам угодно".
Тем и покончили, и отвезли они меня в другой город, и сдали меня там вместо сына в
рекруты, и дали мне на дорогу монетою двадцать пять рублей, а еще обещались во всю
жизнь помогать. Я эти деньги, что от них взял, двадцать пять рублей, сейчас положил в
бедный монастырь - вклад за Грушину душу, а сам стал начальство просить, чтобы на Кавказ