Page 21 - Отцы и дети

приятно поразила чистота отведенной ему комнаты, свежесть постельного белья. «Уж не
немка ли здесь хозяйка?» – пришло ему на мысль; но хозяйкой оказалась русская, женщина
лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Он
разговорился с ней за чаем; очень она ему понравилась. Николай Петрович в то время только
что переселился в новую свою усадьбу и, не желая держать при себе крепостных людей,
искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих в
городе, на тяжелые времена; он предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки;
она согласилась. Муж у ней давно умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку. Недели через
две Арина Савишна (так звали новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино и
поселилась во флигельке. Выбор Николая Петровича оказался удачным. Арина завела
порядок в доме. О Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и
редкий ее видел: она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай
Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль ее
беленького лица. Так прошло более года.
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись,
спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из печки попала в глаз.
Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую
аптечку. Он тотчас велел Арине привести больную. Узнав, что барин ее зовет, Фенечка очень
перетрусилась, однако пошла за матерью. Николай Петрович подвел ее к окну и взял ее
обеими руками за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный глаз, он
прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой платок,
показал ей, как надо примачивать. Фенечка выслушала его и хотела выйти. «Поцелуй же
ручку у барина, глупенькая», – сказала ей Арина. Николай Петрович не дал ей своей руки и,
сконфузившись, сам поцеловал ее в наклоненную голову, в пробор. Фенечкин глаз скоро
выздоровел, но впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло не скоро.
Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он чувствовал под
ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за
которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки.
Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею.
Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке,
проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую
полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь
золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей:
– Здравствуй, Фенечка! Я не кусаюсь.
– Здравствуйте, – прошептала она, не выходя из своей засады.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг
ее мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей
матери любовь к порядку, рассудительность и степенность; но она была так молода, так
одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный… Остальное досказывать
нечего…
– Так-таки брат к тебе и вошел? – спрашивал ее Николай Петрович. – Постучался и
вошел?
– Да-с.
– Ну, это хорошо. Дай-ка мне покачать Митю.
И Николай Петрович начал его подбрасывать почти под самый потолок, к великому
удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери, которая, при всяком его взлете,
протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.
А Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам красивыми
обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою
мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance 38 из старого черного

38 В стиле эпохи Возрождения (фр.).