Page 42 - Отцы и дети

моем существовании», – почувствовал на душе какое-то изящное смирение…
– Ну что? – спросил Базаров Аркадия, как только тот вернулся к нему в уголок, –
получил удовольствие? Мне сейчас сказывал один барин, что эта госпожа – ой-ой-ой; да
барин-то, кажется, дурак. Ну, а по-твоему, что она, точно – ой-ой-ой?
– Я этого определенья не совсем понимаю, – отвечал Аркадий.
– Вот еще! Какой невинный!
– В таком случае я не понимаю твоего барина. Одинцова очень мила – бесспорно, но
она так холодно и строго себя держит, что…
– В тихом омуте… ты знаешь! – подхватил Базаров. – Ты говоришь, она холодна. В
этом-то самый вкус и есть. Ведь ты любишь мороженое?
– Может быть, – пробормотал Аркадий, – я об этом судить не могу. Она желает с тобой
познакомиться и просила меня, чтоб я привез тебя к ней.
– Воображаю, как ты меня расписывал! Впрочем, ты поступил хорошо. Вези меня. Кто
бы она ни была – просто ли губернская львица или «эманципе» вроде Кукшиной, только у
ней такие плечи, каких я не видывал давно.
Аркадия покоробило от цинизма Базарова, но – как это часто случается – он упрекнул
своего приятеля не за то именно, что ему в нем не понравилось…
– Отчего ты не хочешь допустить свободы мысли в женщинах! – проговорил он
вполголоса.
– Оттого, братец, что, по моим замечаниям, свободно мыслят между женщинами
только уроды.
Разговор на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина.
Кукшина нервически-злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие было
глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни другой не обратил на нее внимания. Она оставалась
позже всех на бале и в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым на
парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.

XV

– Посмотрим, к какому разряду млекопитающих принадлежит сия особа, – говорил на
следующий день Аркадию Базаров, поднимаясь вместе с ним по лестнице гостиницы, в
которой остановилась Одинцова. – Чувствует мой нос, что тут что-то неладно.
– Я тебе удивляюсь! – воскликнул Аркадий. – Как? Ты, ты, Базаров, придерживаешься
той узкой морали, которую…
– Экой ты чудак! – небрежно перебил Базаров. – Разве ты не знаешь, что на нашем
наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты
сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого
старика – дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю;
но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Аркадий ничего не отвечал и постучался в дверь номера. Молодой слуга в ливрее ввел
обоих приятелей в большую комнату, меблированную дурно, как все комнаты русских
гостиниц, но уставленную цветами. Скоро появилась сама Одинцова в простом утреннем
платье. Она казалась еще моложе при свете весеннего солнца. Аркадий представил ей
Базарова и с тайным удивлением заметил, что он как будто сконфузился, между тем как
Одинцова оставалась совершенно спокойною, по-вчерашнему. Базаров сам почувствовал,
что сконфузился, и ему стало досадно. «Вот тебе раз! бабы испугался!» – подумал он и,
развалясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова не
спускала с него своих ясных глаз.
Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея Николаевича Локтева, известного
красавца, афериста и игрока, который, продержавшись и прошумев лет пятнадцать в
Петербурге и в Москве, кончил тем, что проигрался в прах и принужден был поселиться в
деревне, где, впрочем, скоро умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне