Page 105 - Преступление и наказание
P. 105

задумавшись. Наконец, махнув рукой, вошел в дом, но остановился на средине лестницы.
                     «Черт  возьми! —  продолжал  он,  почти  вслух, —  говорит  со  смыслом,  а  как  будто…
               Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне,
               этого-то и побаивается! — Он стукнул пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного
               теперь  пускать?  Пожалуй,  утопится…  Эх,  маху  я  дал!  Нельзя!»  И  он  побежал  назад,
               вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился
               в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
                     Раскольников прошел прямо на — ский мост, стал на средине, у перил, облокотился на
               них  обоими  локтями  и  принялся  глядеть  вдоль.  Простившись  с  Разумихиным,  он  до  того
               ослабел,  что  едва  добрался  сюда.  Ему  захотелось  где-нибудь  сесть  или  лечь,  на  улице.
               Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний, розовый отблеск заката, на
               ряд  домов,  темневших  в  сгущавшихся  сумерках,  на  одно  отдаленное  окошко,  где-то  в
               мансарде,  по  левой  набережной,  блиставшее,  точно  в  пламени,  от  последнего  солнечного
               луча, ударившего в него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием
               всматривался  в  эту  воду.  Наконец  в  глазах  его  завертелись  какие-то  красные  круги,  дома
               заходили, прохожие, набережные, экипажи — всё это завертелось и заплясало кругом. Вдруг
               он  вздрогнул,  может  быть  спасенный  вновь  от  обморока  одним  диким  и  безобразным
               видением.  Он  почувствовал,  что  кто-то  стал  подле  него,  справа,  рядом;  он  взглянул  —  и
               увидел женщину, высокую, с платком на голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом
               и с красноватыми, впавшими глазами. Она глядела на него прямо, но, очевидно, ничего не
               видала  и  никого  не  различала.  Вдруг  она  облокотилась  правою  рукой  о  перила,  подняла
               правую ногу и замахнула ее за решетку, затем левую, и бросилась в канаву. Грязная вода
               раздалась, поглотила на мгновение жертву, но через минуту утопленница всплыла, и ее тихо
               понесло  вниз  по  течению,  головой  и  ногами  в  воде,  спиной  поверх,  со  сбившеюся  и
               вспухшею над водой, как подушка, юбкой.
                     — Утопилась!  Утопилась! —  кричали  десятки  голосов;  люди  сбегались,  обе
               набережные  унизывались  зрителями,  на  мосту,  кругом  Раскольникова,  столпился  народ,
               напирая и придавливая его сзади.
                     — Батюшки,  да  ведь  это  наша  Афросиньюшка! —  послышался  где-то  недалеко
               плачевный женский крик. — Батюшки, спасите! Отцы родные, вытащите!
                     — Лодку! Лодку! — кричали в толпе.
                     Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с
               себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного:  утопленницу несло водой в
               двух  шагах  от  схода,  он  схватил  ее  за  одежду  правою  рукою,  левою  успел  схватиться  за
               шест,  который  протянул  ему  товарищ,  и  тотчас  же  утопленница  была  вытащена.  Ее
               положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села и стала чихать
               и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
                     — До  чертиков  допилась,  батюшки,  до  чертиков, —  выл  тот  же  женский  голос,  уже
               подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я теперь
               в  лавочку,  девчоночку  при  ней  глядеть  оставила, —  ан  вот  и  грех  вышел!  Мещаночка,
               батюшка, наша мещаночка, подле живем, второй дом с краю, вот тут…
                     Народ  расходился,  полицейские  возились  еще  с  утопленницей,  кто-то  крикнул  про
               контору… Раскольников смотрел на всё с странным ощущением равнодушия и безучастия.
               Ему стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не
               будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе?
               Контора  в  десятом  часу  отперта…»  Он  оборотился  спиной  к  перилам  и  поглядел  кругом
               себя.
                     «Ну  так  что  ж!  И  пожалуй!»  —  проговорил  он  решительно;  двинулся  с  моста  и
               направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не
               хотел.  Даже  тоска  прошла,  ни  следа  давешней  энергии,  когда  он  из  дому  вышел,  с  тем
               «чтобы всё кончить!» Полная апатия заступила ее место.
                     «Что ж, это исход! —  думал  он, тихо и вяло идя по набережной канавы. —  Все-таки
   100   101   102   103   104   105   106   107   108   109   110