Page 102 - Преступление и наказание

этом собаку съели, — нет, я бы сконфузился. А вы не сконфузитесь?
Раскольникову ужасно вдруг захотелось опять «язык высунуть». Озноб, минутами,
проходил по спине его.
— Я бы не так сделал, — начал он издалека. — Я бы вот как стал менять: пересчитал
бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и
принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы
какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не
фальшивая ли? «Я, дескать, боюсь: у меня родственница одна двадцать пять рублей таким
образом намедни потеряла»; и историю бы тут рассказал. А как стал бы третью тысячу
считать — нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню неверно
сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую, — да этак бы все-то
пять. А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да
опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», — да до седьмого поту конторщика бы
довел, так что он меня как и с рук-то сбыть уж не знал бы! Кончил бы всё наконец, пошел,
двери бы отворил — да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение
какое-нибудь получить, — вот я бы как сделал!
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только всё это
один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только
нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить
— вот пример: в нашей-то части, старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка,
среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули:
обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Раскольников как будто обиделся.
— Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! — вскрикнул он, злорадно
подзадоривая Заметова.
— Что ж, и поймают.
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек
деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он? Так вас вот
этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
— То-то и есть что они все так делают, — отвечал Заметов, — убьет-то хитро, жизнь
отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не всё же такие, как
вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?
Раскольников нахмурил брови и пристально посмотрел на Заметова.
— Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тут поступил? — спросил он
с неудовольствием.
— Хотелось бы, — твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то серьезно стал он
говорить и смотреть.
— Очень?
— Очень.
— Хорошо. Я вот бы как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая
свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот
даже вздрогнул на этот раз. — Я бы вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы
оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы
одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще
прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень, этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в
углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень — под ним
ямка должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил. Сложил бы да и
навалил бы камнем, в том виде как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы
прочь. Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, — ну, и ищите! Был, да весь вышел!
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и
почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно
побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно