Page 101 - Преступление и наказание

чиновницы, — произнес он наконец, почти шепотом, чрезвычайно приблизив свое лицо к
лицу Заметова. Заметов смотрел на него прямо в упор, не шевелясь и не отодвигая своего
лица от его лица. Страннее всего показалось потом Заметову, что ровно целую минуту
длилось у них молчание и ровно целую минуту они так друг на друга глядели.
— Ну что ж, что читали? — вскричал он вдруг в недоумении и в нетерпении. — Мне-то
какое дело! Что ж в том?
— Это вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем же шепотом и не
шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая, про которую, помните, когда стали в
конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?
— Да что такое? Что… «понимаете»? — произнес Заметов почти в тревоге.
Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно мгновение, и
вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно не в
силах был сдержать себя. И в один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности
ощущения одно недавнее мгновение, когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они
за дверью ругались и ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними,
высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
— Вы или сумасшедший, или… — проговорил Заметов — и остановился, как будто
вдруг пораженный мыслью, внезапно промелькнувшею в уме его.
— Или? Что «или»? Ну, что? Ну, скажите-ка!
— Ничего! — в сердцах отвечал Заметов, — всё вздор!
Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха Раскольников стал
вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпер рукой голову. Казалось, он
совершенно забыл про Заметова. Молчание длилось довольно долго.
— Что вы чай-то не пьете? Остынет, — сказал Заметов.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил в рот
кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, всё припомнил и как будто
встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он
продолжал пить чай.
— Нынче много этих мошенничеств развелось, — сказал Заметов. — Вот недавно еще
я читал в «Московских ведомостях», что в Москве целую шайку фальшивых Монетчиков
изловили. Целое общество было. Подделывали билеты.
— О, это уже давно! Я еще месяц назад читал, — отвечал спокойно Раскольников. —
Так это-то, по-вашему, мошенники? — прибавил он, усмехаясь.
— Как же не мошенники?
— Это? Это дети, бланбеки, 30 а не мошенники! Целая полсотня людей для этакой цели
собирается! Разве это возможно? Тут и трех много будет, да и то чтобы друг в друге каждый
пуще себя самого был уверен! А то стоит одному спьяну проболтаться, и всё прахом пошло!
Бланбеки! Нанимают ненадежных людей разменивать билеты в конторах: этакое-то дело да
поверить первому встречному? Ну, положим, удалось и с бланбеками, положим, каждый
себе по миллиону наменял, ну, а потом? Всю-то жизнь? Каждый один от другого зависит на
всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и разменять-то не умели: стал в конторе менять,
получил пять тысяч, и руки дрогнули. Четыре пересчитал, а пятую принял не считая, на веру,
чтобы только в карман да убежать поскорее. Ну, и возбудил подозрение. И лопнуло всё из-за
одного дурака! Да разве этак возможно?
— Что руки-то дрогнули? — подхватил Заметов, — нет, это возможно-с. Нет, это я
совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.
— Этого-то?
— А вы, небось, выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублей награждения идти
на этакий ужас! Идти с фальшивым билетом — куда же? — в банкирскую контору, где на

30 молокососы, желторотые (франц. blanc-bec) — Ред.