Page 208 - Преступление и наказание

деньги; а возвращать-то было бы тяжеленько и жалко! Да и совесть бы щекотала: как,
дескать, так вдруг прогнать человека, который до сих пор был так щедр и довольно
деликатен?.. Гм! Дал маху!» И, заскрежетав еще раз, Петр Петрович тут же назвал себя
дураком — про себя, разумеется.
Придя к этому заключению, он вернулся домой вдвое злее и раздражительнее, чем
вышел. Приготовления к поминкам в комнате Катерины Ивановны завлекли отчасти его
любопытство. Он кой-что и вчера еще слышал об этих поминках; даже помнилось, как будто
и его приглашали; но за собственными хлопотами он всё это остальное пропустил без
внимания. Поспешив осведомиться у госпожи Липпевехзель, хлопотавшей в отсутствие
Катерины Ивановны (находившейся на кладбище) около накрывавшегося стола, он узнал,
что поминки будут торжественные, что приглашены почти все жильцы, из них даже и
незнакомые покойному, что приглашен даже Андрей Семенович Лебезятников, несмотря на
бывшую его ссору с Катериной Ивановной, и, наконец, он сам, Петр Петрович, не только
приглашен, но даже с большим нетерпением ожидается, так как он почти самый важный
гость из всех жильцов. Сама Амалия Ивановна приглашена была тоже с большим почетом,
несмотря на все бывшие неприятности, а потому хозяйничала и хлопотала теперь, почти
чувствуя от этого наслаждение, а сверх того была вся разодета хоть и в траур, но во всё
новое, в шелковое, в пух и прах, и гордилась этим. Все эти факты и сведения подали Петру
Петровичу некоторую мысль, и он прошел в свою комнату, то есть в комнату Андрея
Семеновича Лебезятникова, в некоторой задумчивости. Дело в том, что он узнал тоже, что в
числе приглашенных находится и Раскольников.
Андрей Семенович сидел почему-то всё это утро дома. С этим господином у Петра
Петровича установились какие-то странные, впрочем, отчасти и естественные отношения:
Петр Петрович презирал и ненавидел его даже сверх меры, почти с того самого дня, как у
него поселился, но в то же время как будто несколько опасался его. Он остановился у него по
приезде в Петербург не из одной только скаредной экономии, хотя это и было почти главною
причиной, но была тут и другая причина. Еще в провинции слышал он об Андрее
Семеновиче, своем бывшем питомце, как об одном из самых передовых молодых
прогрессистов и даже как об играющем значительную роль в иных любопытных и
баснословных кружках. Это поразило Петра Петровича. Вот эти-то мощные, всезнающие,
всех презирающие и всех обличающие кружки уже давно пугали Петра Петровича каким-то
особенным страхом, совершенно, впрочем, неопределенным. Уж конечно, сам он, да еще в
провинции, не мог ни о чем в этом роде составить себе, хотя приблизительно, точное
понятие. Слышал он, как и все, что существуют, особенно в Петербурге, какие-то
прогрессисты, нигилисты, обличители и проч., и проч., но, подобно многим, преувеличивал и
искажал смысл и значение этих названий до нелепого. Пуще всего боялся он, вот уже
несколько лет, обличения , и это было главнейшим основанием его постоянного,
преувеличенного беспокойства, особенно при мечтах о перенесении деятельности своей в
Петербург. В этом отношении он был, как говорится, испуган , как бывают иногда испуганы
маленькие дети. Несколько лет тому назад в провинции, еще начиная только устраивать
свою карьеру, он встретил два случая жестоко обличенных губернских довольно
значительных лиц, за которых он дотоле цеплялся и которые ему покровительствовали. Один
случай кончился для обличенного лица как-то особенно скандально, а другой чуть-чуть было
не кончился даже и весьма хлопотливо. Вот почему Петр Петрович положил, по приезде в
Петербург, немедленно разузнать, в чем дело, и если надо, то на всякий случай забежать
вперед и заискать у «молодых поколений наших». В этом случае надеялся он на Андрея
Семеновича и при посещении, например, Раскольникова уже научился кое-как округлять
известные фразы с чужого голоса…
Конечно, он быстро успел разглядеть в Андрее Семеновиче чрезвычайно пошленького
и простоватого человека. Но это нисколько не разуверило и не ободрило Петра Петровича.
Если бы даже он уверился, что и все прогрессисты такие же дурачки, то и тогда бы не утихло
его беспокойство. Собственно до всех этих учений, мыслей, систем (с которыми Андрей