Page 29 - СКАЗКИ

мухе-то смерть!»
Рассказывал также старик, как однажды он чуть-чуть в уху не угодил. Ловили их в ту
пору целою артелью, во всю ширину реки невод растянули да так версты с две по дну
волоком и волокли. Страсть, сколько рыбы тогда попалось! И щуки, и окуни, и головли, и
плотва, и гольцы, – даже лещей-лежебоков из тины со дна поднимали! А пискарям так и счет
потеряли. И каких страхов он, старый пискарь, натерпелся, покуда его по реке волокли, – это
ни в сказке сказать, ни пером описать. Чувствует, что его везут, а куда – не знает. Видит, что
у него с одного боку – щука, с другого – окунь; думает: вот-вот, сейчас, или та, или другой
его съедят, а они – не трогают… «В ту пору не до еды, брат, было!» У всех одно на уме:
смерть пришла! а как и почему она пришла – никто не понимает. Наконец стали крылья у
невода сводить, выволокли его на берег и начали рыбу из мотни в траву валить. Тут-то он и
узнал, что такое уха. Трепещется на песке что-то красное; серые облака от него вверх бегут;
а жарко таково, что он сразу разомлел. И без того без воды тошно, а тут еще поддают…
Слышит – «костер», говорят. А на «костре» на этом черное что-то положено, и в нем вода,
точно в озере, во время бури, ходуном ходит. Это – «котел», говорят. А под конец стали
говорить: вали в «котел» рыбу – будет «уха»! И начали туда нашего брата валить. Шваркнет
рыбак рыбину – та сначала окунется, потом, как полоумная, выскочит, потом опять окунется
– и присмиреет. «Ухи», значит, отведала. Валили-валили сначала без разбора, а потом один
старичок глянул на него и говорит: «Какой от него, от малыша, прок для ухи! пущай в реке
порастет!» Взял его под жабры да и пустил в вольную воду. А он, не будь глуп, во все
лопатки – домой! Прибежал, а пискариха его из норы ни жива ни мертва выглядывает…
И что же! сколько ни толковал старик в ту пору, что такое уха и в чем она заключается,
однако и поднесь в реке редко кто здравые понятия об ухе имеет!
Но он, пискарь-сын, отлично запомнил поучения пискаря-отца да и на ус себе намотал.
Был он пискарь просвещенный, умеренно-либеральный, и очень твердо понимал, что жизнь
прожить – не то, что мутовку облизать. «Надо так прожить, чтоб никто не заметил, – сказал
он себе, – а не то как раз пропадешь!» – и стал устраиваться. Первым делом, нору для себя
такую придумал, чтоб ему забраться в нее было можно, а никому другому – не влезть!
Долбил он носом эту нору целый год и сколько страху в это время принял, ночуя то в иле, то
под водяным лопухом, то в осоке. Наконец, однако, выдолбил на славу. Чисто, аккуратно –
именно только одному поместиться впору. Вторым делом, насчет житья своего решил так:
ночью, когда люди, звери, птицы и рыбы спят, – он будет моцион делать, а днем – станет в
норе сидеть и дрожать. Но так как пить-есть все-таки нужно, а жалованья он не получает и
прислуги не держит, то будет он выбегать из норы около полден, когда вся рыба уж сыта, и,
бог даст, может быть, козявку-другую и промыслит. А ежели не промыслит, так и голодный
в норе заляжет, и будет опять дрожать. Ибо лучше не есть, не пить, нежели с сытым
желудком жизни лишиться.
Так он и поступал. Ночью моцион делал, в лунном свете купался, а днем забирался в
нору и дрожал. Только в полдни выбежит кой-чего похватать – да что в полдень
промыслишь! В это время и комар под лист от жары прячется, и букашка под кору
хоронится. Поглотает воды – и шабаш!
Лежит он день-деньской в норе, ночей не досыпает, куска не доедает и все-то думает:
«Кажется, что я жив? ах, что-то завтра будет?»
Задремлет, грешным делом, а во сне ему снится, что у него выигрышный билет и он на
него двести тысяч выиграл. Не помня себя от восторга, перевернется на другой бок – глядь,
ан у него целых полрыла из норы высунулось… Что, если б в это время щуренок поблизости
был! ведь он бы его из норы-то вытащил!
Однажды проснулся он и видит: прямо против его норы стоит рак. Стоит неподвижно,
словно околдованный, вытаращив на него костяные глаза. Только усы по течению воды
пошевеливаются. Вот когда он страху набрался! И целых полдня, покуда совсем не
стемнело, этот рак его поджидал, а он тем временем все дрожал, все дрожал.
В другой раз, только что успел он перед зорькой в нору воротиться, только что сладко