Page 34 - СКАЗКИ

– господин. Судили тут тетки и сестрицы – и те в один голос сказали: «Правду ты, косой,
молвил: не давши слова – крепись, а давши – держись! никогда во всем нашем заячьем роду
того не бывало, чтобы зайцы обманывали!»
Скоро сказка сказывается, а дело промежду зайцев еще того скорее делается. К утру
косого окрутили, а перед вечером он уж прощался с молодой женой.
– Беспременно меня волк съест, – говорил он, – так ты будь мне верна. А ежели родятся
у тебя дети, то воспитывай их строго. Лучше же всего отдай ты их в цирк: там их не только в
барабан бить, но и в пушечку горохом стрелять научат.
И вдруг, словно в забытьи (опять, стало быть, про волка вспомнил), прибавил:
– А может быть, волк меня… ха-ха… и помилует!
Только его и видели.
Между тем, покуда косой жуировал да свадьбу справлял, на том пространстве, которое
разделяло тридевятое царство от волчьего логова, великие беды приключились. В одном
месте дожди пролились, так что река, которую за сутки раньше заяц шутя переплыл,
вздулась и на десять верст разлилась. В другом месте король Андрон королю Никите войну
объявил, и на самом заячьем пути сраженье кипело. В третьем месте холера проявилась –
надо было целую карантинную цепь верст на сто обогнуть… А кроме того, волки, лисицы,
совы – на каждом шагу так и стерегут.
Умен был косой; зараньше так рассчитал, чтобы три часа у него в запасе оставалось,
однако, как пошли одни за другими препятствия, сердце в нем так и похолодело. Бежит он
вечер, бежит полночи; ноги у него камнями иссечены, на боках от колючих ветвей шерсть
клочьями висит, глаза помутились, у рта кровавая пена сочится, а ему вон еще сколько
бежать осталось! И все-то ему друг аманат, как живой, мерещится. Стоит он теперь у волка
на часах и думает: «Через столько-то часов милый зятек на выручку прибежит!» Вспомнит
он об этом – и еще шибче припустит. Ни горы, ни долы, ни леса, ни болота – все ему
нипочем! Сколько раз сердце в нем разорваться хотело, так он и над сердцем власть взял,
чтобы бесплодные волнения его от главной цели не отвлекали. Не до горя теперь, не до слез;
пускай все чувства умолкнут, лишь бы друга из волчьей пасти вырвать!
Вот уж и день заниматься стал. Совы, сычи, летучие мыши на ночлег потянули; в
воздухе холодком пахнуло. И вдруг все кругом затихло, словно помертвело. А косой все
бежит и все одну думу думает: «Неужто ж я друга не выручу!»
Заалел восток; сперва на дальнем горизонте слегка на облака огнем брызнуло, потом
пуще и пуще, и вдруг – пламя! Роса на траве загорелась; проснулись птицы денные,
поползли муравьи, черви, козявки; дымком откуда-то потянуло; во ржи и в овсах словно
шепот пошел, слышнее, слышнее… А косой ничего не видит, не слышит, только одно
твердит: «Погубил я друга своего, погубил!»
Но вот, наконец, гора. За этой горой – болото и в нем – волчье логово… Опоздал,
косой, опоздал!
Последние силы напрягает он, чтоб вскочить на вершину горы… вскочил! Но он уж не
может бежать, он падает от изнеможения… неужто ж он так и не добежит?
Волчье логово перед ним как на блюдечке. Где-то вдали, на колокольне, бьет шесть
часов, и каждый удар колокола словно молотом бьет в сердце измученного зверюги. С
последним ударом волк поднялся с логова, потянулся и хвостом от удовольствия замахал.
Вот он подошел к аманату, сгреб его в лапы и запустил когти в живот, чтобы разодрать его
на две половины: одну для себя, другую для волчихи. И волчата тут; обсели кругом
отца-матери, щелкают зубами, учатся.
– Здесь я! здесь! – крикнул косой, как сто тысяч зайцев вместе. И кубарем скатился с
горы в болото. И волк его похвалил.
– Вижу, – сказал он, – что зайцам верить можно. И вот вам моя резолюция: сидите, до
поры до времени, оба под этим кустом, а впоследствии я вас… ха-ха… помилую!