Page 77 - СКАЗКИ

пропадет!
– Посмотри ты на себя, – говорил он карасю, – ну, какую ты, не ровён час, оборону из
себя представить можешь? Брюхо у тебя большое, голова малая, на выдумки негораздая, рот
– чутошный. Даже чешуя на тебе – и та не серьезная. Ни проворства в тебе, ни юркости – как
есть увалень! Всякий, кто хочет, подойди к тебе и ешь!
– Да за что же меня есть, коли я не провинился? – по-прежнему упорствовал карась.
– Слушай, дурья порода! Едят-то разве «за что»? Разве потому едят, что казнить хотят?
Едят потому, что есть хочется – только и всего. И ты, чай, ешь. Не попусту носом-то в иле
роешься, а ракушек вылавливаешь. Им, ракушкам, жить хочется, а ты, простофиля, ими
мамон note_113 с утра до вечера набиваешь. Сказывай: какую такую они вину перед тобой
сделали, что ты их ежеминутно казнишь? Помнишь, как ты намеднись говорил: «Вот кабы
все рыбы между собой согласились…» А что, если бы ракушки между собой согласились, –
сладко ли бы тебе, простофиле, тогда было?
Вопрос был так прямо и так неприятно поставлен, что карась сконфузился и слегка
покраснел.
– Но ракушки – ведь это… – пробормотал он смущенно.
– Ракушки – ракушки, а караси – караси. Ракушками караси лакомятся, а карасями –
щуки. И ракушки ни в чем не повинны, и караси не виноваты, а и те, и другие должны ответ
держать. Хоть сто лет об этом думай, а ничего другого не выдумаешь.
Спрятался после этих ершовых слов карась в самую глубь тины и стал на досуге
думать. Думал, думал и, между прочим, ракушек ел да ел. И что больше ест, то больше
хочется. Наконец, однако ж, додумался.
– Я не потому ем ракушек, чтоб они виноваты были – это ты правду сказал, – объяснил
он ершу, – а потому я их ем, что они, эти ракушки, самой природой мне для еды
предоставлены.
– Кто же тебе это сказал?
– Никто не сказал, а я сам, собственным наблюдением, дошел. У ракушки не душа, а
пар; ее ешь, а она и не понимает. Да и устроена она так, что никак невозможно, чтоб ее не
проглотить. Потяни рылом воду, ан в зобу у тебя уж видимо-невидимо ракушек кишит. Я и
не ловлю их – сами в рот лезут. Ну, а карась – совсем другое. Караси, брат, от десяти
вершков бывают – так с этаким стариком еще поговорить надо, прежде нежели его съесть.
Надо, чтоб он серьезную пакость сделал – ну, тогда, конечно…
– Вот как щука проглотит тебя, тогда ты и узнаешь, что надо для этого сделать. А до
тех пор лучше помалчивал бы.
– Нет, я не стану молчать. Хоть я отроду щук не видывал, но только могу судить по
рассказам, что и они к голосу правды не глухи. Помилуй, скажи: может ли такое злодейство
статься! Лежит карась, никого не трогает, и вдруг, ни дай, ни вынеси за что, к щуке в брюхо
попадает! Ни в жизнь я этому не поверю.
– Чудак! да ведь намеднись, на глазах у тебя, монах целых два невода вашего брата из
заводи вытащил… Как ты думаешь: любоваться, что ли, он на карасей-то будет?
– Не знаю. Только это еще бабушка надвое сказала, что с теми карасями сталось: ино
их съели, ино в сажалку посадили. И живут они там припеваючи на монастырских хлебах!
– Ну, живи, коли так, и ты, сорвиголова!
Проходили дни за днями, а диспутам карася с ершом и конца было не видать. Место, в
котором они жили, было тихое, даже слегка зеленою плесенью подернутое, самое для
диспутов благоприятное. О чем ни калякай, какими мечтами ни задавайся – безнаказанность
полная. Это до такой степени ободрило карася, что он с каждым сеансом все больше и
больше тон своих экскурсий в область эмпиреев повышал.
– Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! – ораторствовал он, – чтобы каждая за всех,

note_113
Мамон – употреблено в значении ,живот', ,брюхо'.