Page 76 - СКАЗКИ

– А ты, видно, доподлинно знаешь, что зло и безумие посрамлены? – подтрунивал ерш.
– Не посрамлены еще, но будут посрамлены – это я тебе верно говорю. И опять-таки
сошлюсь на историю. Сравни, что некогда было, с тем, что есть, – и ты без труда
согласишься, что не только внешние приемы зла смягчились, но и самая сумма его приметно
уменьшилась. Возьми хоть бы нашу рыбную породу. Прежде нас во всякое время ловили, и
преимущественно во время «хода», когда мы, как одурелые, сами прямо в сеть лезем; а
нынче именно во время «хода»-то и признается вредным нас ловить. Прежде нас, можно
сказать, самыми варварскими способами истребляли – в Урале, сказывают, во время
багрения, вода на многие версты от рыбьей крови красная стояла, а нынче – шабаш. Неводы,
да верши, да уды – больше чтобы ни-ни! Да и об этом еще в комитетах рассуждают: какие
неводы? по какому случаю? на какой предмет?
– А тебе, видно, не все равно, каким способом в уху попасть?
– В какую такую уху? – удивлялся карась.
– Ах, прах тебя побери! Карасем зовется, а об ухе не слыхал! Какое же ты после этого
право со мной разговаривать имеешь? Ведь чтобы споры вести и мнения отстаивать, надо, по
малой мере, с обстоятельствами дела наперед познакомиться. О чем же ты разговариваешь,
коли даже такой простой истины не знаешь, что каждому карасю впереди уготована уха?
Брысь… заколю!
Ерш ощетинивался, а карась быстро, насколько позволяла его неуклюжесть, опускался
на дно. Но через сутки друзья-противники опять сплывались и новый разговор затевали.
– Намеднись в нашу заводь щука заглядывала, – объявлял ерш.
– Та самая, о которой ты намеднись упоминал?
– Она. Приплыла, заглянула, молвила: «Чтой-то будто уж слишком здесь тихо! должно
быть, тут карасям вод?» И с этим уплыла.
– Что же мне теперича делать?
– Изготовляться – только и всего. Ужо, как приплывет она да уставится в тебя
глазищами, ты чешую-то да перья подбери поплотнее да прямо и полезай ей в хайло!
– Зачем же я полезу? Кабы я был в чем-нибудь виноват…
– Глуп ты – вот в чем твоя вина. Да и жирен вдобавок. А глупому да жирному и закон
повелевает щуке в хайло лезть!
– Не может такого закона быть! – искренно возмущался карась. – И щука зря не имеет
права глотать, а должна прежде объяснения потребовать. Вот я с ней объяснюсь, всю правду
выложу. Правдой-то я ее до седьмого пота прошибу.
– Говорил я тебе, что ты фофан, и теперь то же самое повторю: фофан! фофан! фофан!
Ерш окончательно сердился и давал себе слово на будущее время воздерживаться от
всякого общения с карасем. Но через несколько дней, смотришь, привычка опять взяла свое.
– Вот кабы все рыбы между собой согласились…– загадочно начинал карась.
Но тут уж и самого ерша брала оторопь. «О чем это фофан речь заводит? – думалось
ему, – того гляди, проврется, а тут головель неподалеку похаживает. Ишь, и глаза в сторону,
словно не его дело, скосил, а сам знай прислушивается».
– А ты не всякое слово выговаривай, какое тебе на ум взбредет! – убеждал он карася, –
не для чего пасть-то разевать: можно и шепотком, что нужно, сказать.
– Не хочу я шептаться, – продолжал карась невозмутимо, – а говорю прямо, что ежели
бы все рыбы между собой согласились, тогда… Но тут ерш грубо прерывал своего друга.
– С тобой, видно, гороху наевшись, говорить надо! – кричал он на карася и,
навостривши лыжи, уплывал от него восвояси.
И досадно ему, да и жалко карася было. Хоть и глуп он, а все-таки с ним одним по
душе поговорить можно. Не разболтает он, не предаст – в ком нынче качества-то эти
сыщешь? Слабое нынче время, такое время, что на отца с матерью надеяться нельзя. Вот
плотва, хоть и нельзя о ней прямо что-нибудь худое сказать, а все-таки, того гляди, не
понимаючи, сболтнет! А об головлях, язях, линях и прочей челяди и говорить нечего! За
червяка присягу под колоколами принять готовы! Бедный карась! ни за грош он между ними