Page 26 - Война и мир 1 том

прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала
гостья.
– Да, но, entre nous, [ между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал
собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его
не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я
воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым
смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и
особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.

XI

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не
скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь
гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты
послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и
поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то
короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она
нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались
студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый
румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [ Милая, на все есть время,] – сказала графиня,
притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [ Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] –
сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [ Какое прелестное дитя!] – прибавила она,
обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими
открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с
своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими
ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте,
когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она
подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое
раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему-то,
толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и
расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. –
Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу
сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней
какое-нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта
Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья