Page 13 - Война и мир 2 том

него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно
встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к
Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что
они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным
выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему.
Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю.
Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер
взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что-то страшное и безобразное, мутившее его
во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: –
Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны
испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера
светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот
это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас
вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из-за стола. В ту самую секунду, как Пьер
сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены,
мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно.
Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы
Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после
стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал
домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая
цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце
клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли.
Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты
думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым
намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне
говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то, говорит, как не бояться? да как
увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так-то и я. A demain, mon cher! [
До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и
нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими-то
соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было
желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как
будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его
жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и
невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека.
«Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы
сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в
голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда-нибудь», приходило ему в
голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с