Page 10 - Война и мир 2 том

стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству
– кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на
шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было
говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах
из столовой в гостиную, поспешно и совершенно-одинаково здороваясь с важными и
неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного
молодца-сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой
Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством
которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе
геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему
старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший
лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости,
как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной
у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному
обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как
видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с
русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он
видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его
физиономию. На лице его было что-то наивно-праздничное, дававшее, в соединении с его
твердыми, мужественными чертами, даже несколько-комическое выражение его лицу.
Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях,
желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая
воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион
всё-таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету
приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел
перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему
несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы
завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности
пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга
старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее
всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел
гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили
вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной
и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он
поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи.
Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах
было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион
решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа,
подносившего его. Кто-то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось,
намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи.
«Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с
сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь
Багратион склонил голову и слушал.

«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.