Page 17 - Война и мир 2 том

Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё
условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник
(пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те,
которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом
Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи:
завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить
остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя
успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты,
когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив
крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся
ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив
10-й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait-il faire dans cette
galere? [ но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог
оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь
говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей
свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с
раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в
белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en
diademe [ в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату
спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка
гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере.
Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей
и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками,
прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать
читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее.
Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим
доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог
ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что
вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она
по-французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое
другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью!
То, что вы дурак, que vous etes un sot, [ что вы дурак,] так это все знали! К чему это
поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал,
что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания
ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во
всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю
его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая
с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, –