Page 136 - Война и мир 2 том

увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах
была заведена у старого графа.

III

Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями
землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого
скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины
и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и
жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей.
Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и
молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего,
молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в
общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в
отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать
и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал
такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без
ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое
движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На
оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся
листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии
сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной
грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с
большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла
по-русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая
собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к
крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который
соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий
и ловчий Данило, по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с
гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в
мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и
презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай
знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё-таки был его человек
и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды,
этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором
человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей
любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от
порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина.
«Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, –
сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про
которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от
дома и который был небольшое отъемное место.)