Page 39 - Война и мир 2 том

знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он
здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые
ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь
мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной
строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе
предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили
существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и
бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а
перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли
оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в
существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за
руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю
вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать,
не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он
помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог
произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а
ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов,
осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит
в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до
наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей
цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с
замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не
спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он
тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям,
убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое
иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на
том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые
светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с
своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и
испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение.
Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не
понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о
котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим
воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и
судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной
чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики,
истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна.
Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и
занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо
очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно