Page 44 - Война и мир 2 том

и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не
мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем
намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не
словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и
добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия
храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу,
ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем
принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые
открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование
какой-нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные
изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал
ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе
подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи
всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца
обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по
указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его
штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить
панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему,
что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости,
сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер
стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом-ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше
пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути
добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал
он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не
говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе
платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите
цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник
блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и
умилением переполнявший его душу.

IV

Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а