Page 4 - Война и мир 2 том

чего-то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10-го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы,
грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки.
Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло
табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10-й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате
послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть
растворенную дверь мелькнуло что-то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это
была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг,
который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что
сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами
спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь
пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением
обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и
влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он
вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые.
Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался
разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей,
которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое
он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но
потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся
смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как
под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице
распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из
дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты
мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы?
Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для
нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой
и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и
бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и
прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в
эти отчаянно-оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский