Page 48 - Война и мир 2 том

ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И
когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с
оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми.
Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она –
хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это
говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест,
посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал
плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [ Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и
прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек,
испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им
и он только приехал из-за границы, и помните, у меня как-то вечером представлял из себя
какого-то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё,
что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде,
и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во-первых, la
creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de
Petersbourg, [ сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции
петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного
выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем
вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое-нибудь новое, интересное лицо, и
что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического
термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского
общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об
уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей
части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша
вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable
bonne societe [ Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и
несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита,
только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека,
пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [
весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых
других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был
Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся
адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был
следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались
потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и
огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем
высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только
прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [ Ты этого
хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический
термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен
гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый
Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на
союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный,
свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и
снова присоединен к общему кружку.