Page 146 - Война и мир 3 том

Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного,
окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как
несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло гряз-
ный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair à canon [мясо для
пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея.
Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух
столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле.
Четверо солдат держали его. Доктор в очках что-то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное
курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжать пронзительно-зве-
нящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине
лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма
головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навали-
лись на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не
переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захле-
бывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что-то делали над другой, крас-
ной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в
очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно
отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопивши-
мися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко
нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому-то. И мучитель-
ная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разби-
тые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо
водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его
в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытан-
ное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство,
когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись
головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись
его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею,
суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуган-
ный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого
ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли
невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так
жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти
радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая
его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он
узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края
которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал.
«Да, это он; да, этот человек чем-то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей,